Я и все остальные. Отсутствует
переходит к нему при счёте три – два в его пользу. Это, в сущности, ерунда, я только расхожусь. Греется кровь, зрение становится как у динозавра – пейзаж за кадром, зато зверская фокусировка на движущемся объекте. Объект круглый, вертлявый, капризный, вертится, как юла, и всё норовит срикошетить от большого пальца.
К десятой подаче я начинаю чувствовать свои ноги. Это значит – хорошо. Я ощущаю их до кончиков ногтей, до легчайшего прогиба стопы, до беззвучного скрипа в колене. Так и должно быть – я вхожу в состояние теннисного самадхи. Боги незрячей подкрутки и кистевого тычка от пуза благосклонно улыбаются мне. Я расслабленно бью из-под стола, заставляя мяч выгибаться параболой, и в упоении чистой, незамутнённой везухи размазываю шарик в противоположную от рывка сторону. Я хорош.
Только вот беда – счёт уже пятнадцать – десять. И чёртов японский городовой впереди. Статистику ошибок я не веду, некогда, блин; но навскидку понимаю, что я просто чаще промахиваюсь на ударах. Надо быть осторожнее, вот и всё. Он со своим азиатским пером не стремится бить слишком сильно, он – это я признаю – удивительно точен.
Мы подходим к двадцати довольно близко, но пары очков мне не хватает. Я готовлюсь усилием воли дотянуть до равного, а там опять поднапрячься и перетянуть на себя одеяло в борьбе на «больше-меньше», но… мне не позволяют. С моей подачи – я уже не стесняюсь, форсаж на ста процентах – я вдруг получаю мощный, резкий и точный, как выстрел в упор, накат в дальний от меня угол стола. Не ожидал! Партию он забрал уверенно, вопросов нет.
Мы корректно улыбаемся друг другу, меняемся сторонами. Ах ты ж жёлтая тайваньская змея, как же подло ты притворялся серой мышкой на разминке! И бить ты умеешь, хотя и не часто.
Перед его первой подачей в новой партии я мельком ловлю его взгляд. Да ничего там нет, в этом тёмном взгляде – сплошная чайная церемония, чёрт её дери! Какие-то киргизские потёмки. Отблески лагерных костров Чингисхана, запах бараньей похлёбки, кунжутного масла и застарелого воинского пота. Поколения скрюченных на рисовом поле пейзан, поколения скрюченных от опиума лавочников, поколения скрюченных от смога промышленных сборщиков всего, что способно собираться. Гордость не за себя, но за предков. Заветы Конфуция и жёлтые реки.
Ладненько, я буду аккуратен. Он рассчитывает на мой темперамент, на мои эмоциональные ошибки – а я буду сама осторожность. Он думает, я молодой и безголовый. А я буду дискредитировать каждый твой мяч, буду заниматься сухим и тошнотворным анализом, буду силою мысли управлять полётом. Я выпускник престижного в масштабе Ленинградской области вуза, а ты простой тувинский охотник на копчёных изюбрей. Или, скажем, сайгаков. Или кто там водится в уйгуро-ненецком автономном округе? Да неважно, я просто перебегаю тебя молодыми ногами, о высокогорный урюк соевых болот Тянь-Шаня!
Он подаёт. Я не беру. Он подаёт ещё раз – точно так же. Я не беру. Какого там!? На третий раз я приседаю как жаба и выпрыгиваю как кенгуру – и всё же беру проклятую подачу! Да только мой ответ