Обручник. Книга вторая. Иззверец. Евгений Кулькин
суть противоречий. Поэтому провокация для многих болезненней укуса змеи.
«Пусть мы молчим, однако дела наши говорят», – сказал Сенека, не подозревая, что эта его истина дальше будет казнима во все времена.
Нет для нынешнего человек дел, которые были бы красноречивее слов.
Причем слов – противо-слов.
А попросту – противоречий.
А поэт об этом написал:
Не надо ссор,
Не надо сора,
Не надо серной кислоты
И серости, с которой свора
Ломает белые кресты.
Не надо серости и скуки,
Не надо в Сербию грести,
Где серый раб наложит руки
На разум, Господи, спаси!
Не надо,
Ничего не надо.
Когда вокруг и тишь, и гладь.
И простодушная отрада
Идет ромашки собирать.
И все течет своим пределом,
И все идет туда, где мы
Своим желаньем неумелым
Спасаем щедрость от сумы.
Пифагор считал: «Человек есть мера всех вещей существующих».
Так почему ему не живется, пусть в скучном, но зато вполне определенном, взаимопонимании?
А для потешания своей гордыни пусть выходит на кулачки.
Или на корриду.
Хотя в данном случае жалко быков…
3
«Душа пощады просит…».
Ленин повторил это трижды, после чего только стал вспоминать, откуда в его сознание залетела эта строка.
Конечно же, из стихотворения.
А может, из песни.
И – непременно, – из какого-то очень шутливого репертуара.
И когда все это было, как бы сказать, распродумано до основания, Владимиром Ильичом вспомнилось, что нынче, его ждет «Кармен».
Не сама, конечно, безжалостная обольстительница, а мера, в которую ее втиснули литератор и музыкант.
Женева плавает в огнях.
А душа…
Что душа?
Ленин хохочет:
– Душа пощады просит.
Скоро он к этим словам присовокупил мелодию.
Кажется, из Моцарта.
А может, из Паганини.
Приумолкает.
Настроение из тех, за которое не стыдно.
– Душа пощады просит.
А как с сердцем?
Ему чего надо?
И оно чуть подныло.
На всякий случай.
Спектакль традиционно-разнообразен.
Смешон и грустен одновременно.
А после него – кафе «Ландольт».
И полурифма:
– Ладно, в «Ландольте» встретимся.
Вокруг единомышленники.
Однопартийцы.
О том, что только что просмотрели – ни слова.
Политика выжгла как слова, так и музыку оперы.
Бобровская, она же Зеликсон, преданно смотрит в глаза.
Тоже товарищ по борьбе.
К тому же преданный.
Наверняка ведущая дневник.
Где будет несколько страниц под шапкой: «Из революционного прошлого».
Ей нет тридцати.
Поэтому настоящее протянется