Собрание сочинений. Том 9. Евгений Евтушенко
крестьянском корыте,
и поджарены потом на оливковом масле,
и язычки огня
прыгали на них
и гасли.
А женщина, готовившая fiori di zuchine,
была не крестьянкой —
актрисой,
лукавой по-арлекиньи,
и она перевертывала fiori
с боку на бок
по рецептам своих итальянских бабок,
чтобы они сияли,
как золотые стружки
с топора родителя Пиноккио в столярушке…
Эту женщину звали Джульетта Мазина,
и она щебетала, как птичка,
и не тормозила,
пока Он, может, самый великий на свете мужчина,
наслаждаясь,
прихлебывал
«Брунелло ди Монтальчино»,
и особым —
влюбленно-насмешливым зреньем
любовался Джульеттой,
как собственным лучшим твореньем.
Я в палящую полночь пошел искупаться,
он меня упреждал:
«Questa notte e fredda, pazo…»[16],
когда меня судорога прихватила,
в море прыгнуло в брюках,
поплыло ко мне мировое светило.
И когда захлестнули смертельные волны-игруньи,
Федерико
вонзился,
как будто когтями,
ногтями в икру мне
и меня на себе выволакивал, будто младенца,
по-отцовски рыча:
«Pacienza, Eugenio, pacienza!»[17]
Целый год или два,
чтоб ударами с ног не свалили,
задирая штанину,
показывал я
пятиточечный этот автограф Феллини.
Потому нас, наверно, к большому искусству так тянет,
что спасает оно даже болью,
вонзенными в душу ногтями,
и дарует нам радость,
но вовсе не хочет людей провести на мякине,
как джульеттины
нежные fiori di quelli zuсhine![18]
Язык мой русский
Лингвистика, ты мысль и чувство,
одна из нравственных основ.
Как нет искусства для искусства,
так нет на свете слов для слов.
Лингвисты, вы средь злобных криков
и овраждения идей —
усыновит́ ели языќ ов
и побратит́ ели людей.
Русь подтвердила свое право
жить, не склоняя головы,
словарным вкладом Святослава,
сказавшего: «Иду на вы!»
И
Эта ночь слишком холодна, ты что, чокнутый… (
Терпение, Эудженио, терпение… (
Цветы этих тыкв.