Апрель в Белграде. Алена Викторовна Остроухова
Шли ее к херам, пожалуйста.
Травкин увлеченно играет какой-то красивый бред на клавишах. Алена вертит языком во рту, начинает в открытую пялиться, потому что никаких указаний он не давал, и говорит себе… красивый, красивый, красивый, красивый, красивый…
Какие черты лица, какие непонятные взъерошенные черные волосы. Какие губы, которые было видно только тогда, когда он молча играл. Какой… все, что с ним связанно.
Алена рассматривает его серьезным взглядом, с слегка сдвинутыми бровями. Она все раскладывала по полочкам и не пускала слюни. Их нечего пускать, он ведь только красивый.
А внутри, что внутри! Паскуда талантливая.
Красивая талантливая паскуда.
В уши пробиваются знакомые ноты. Ларина меняет взгляд и сдвигает брови еще больше. Травкин в наглую играл Jingle Bells. Намного быстрее и профессиональнее Алены, ясень пень, но какого…
– Я играл это однажды на утреннике. Мне было шесть лет.
Он продолжал играть, а Алена начала улыбаться. Как уже улыбалась пять минут назад, когда сама играла дурацкую песню.
– И Вы до сих пор помните ноты? – восхищается, не сводит взгляда.
– Я ни одни ноты не забываю, – а он даже не смотрит и следит за пальцами. – Один раз сыграешь и все. Даже если в голове не откладывается, то руки помнят.
– Я играла это тыщу раз в начальной школе и… не помню, – вспоминает Ларина, рисуя картинку двенадцатилетней себя за партой с металлофоном. Музыка останавливается в ее голове. В ее ушах. В зале. Травкин остановился, сидя разбирая какие-то ноты на пианино.
– Позанимайся музыкой двадцать лет и вспомнишь.
Двадцать лет! Да он действительно сумасшедший в свои тридцать с чем-то. Люди, увлеченные работой с головой, всегда привлекали Ларину, потому что она сама захлебывается в своей писанине. Тут она дергает уголком рта. Можно ответить на вопрос, который она засунула в дальний ящик: почему Травкин? Что в нем? Он увлечен. Пленен, заражен любимым делом и это пленило и заражало Ларину.
Ах, эти гении, влюбленные в себя и в то, что делают.
Я тоже по этой теме, Дмитрий Владимирович, но сказав Вам это, я Вам понравлюсь нечестным способом. А все, что я хочу – честности.
– Давай распевку.
Ларина на автомате начала его доремифасолясидо и даже не смотрела на него, что странно, потому что она всегда пользуется моментом. У нее в голове незаконченный разговор с самой собой.
Я же понравлюсь Вам, говорит она убито стене и опускает взгляд ниже, Вы же любите всех, кто любит творчество и любит Вас особенно, Ларина слабо повторяет его жест и кладет себе руку на живот, это нечестная симпатия. Я не хочу играть с Вами в игры, в улыбки, в безобидные и обидные шутки.
Ля-ля-ля, его пальцы долбят по следующей октаве. Выстрелы, к которым Алена привыкает и держит тошноту в горле. Рукой держит живот и чувствует там выстрелы. Осталось представить, каково бы это было. Быть любимкой.
Умерла бы. Умерла. Ну, и без этого каждый день смертный час.
– Ладно. Ложись. Времени