Сочинения русского периода. Прозаические произведения. Литературно-критические статьи. «Арион». Том III. Лев Гомолицкий
лишь художник, мастер, маэстро.
Собственно, это недобросовестное, но очень удобное своей скользящей по поверхности легкостью суждение незаметно навязали сами поэты. «Да, был я пророком», – говорил Блок{89} с уверенностью, прощаемой только сумасшедшим или истинным пророкам. Весь бросающийся в глаза пафос его поэзии основан на ее пророчески повышенном тоне.
У Гумилева же:
В красном фраке с галунами
надушенный встал маэстро,
он рассыпал перед нами
звуки легкие оркестра{90}.
«Мастер» – любимая маска Гумилева, под которую он прячет свою душу, «в которой звезды зажглись», но надо быть очень близоруким, чтобы поверить ему на слово и проглядеть самое важное в Гумилеве – его интимнейшее, сокровенное – тайную торжествующую духовность.
Гумилев стыдлив, он боится открыть свое святая святых чужим взорам, но свет его, как свеча, укрытая в ладонях, проникает сквозь живое тело – сквозь кровь и кожу неплотно сомкнутых пальцев и освещает таинственно преображенное этим светом лицо его – воина и поэта.
2
Тогда как кажется, что все откровения Блока – это хаос, возмущенный против логоса, бунтующая против власти духа, – поэзия Гумилева рождена христианской. Дух в ней мирно господствует, и мир земной – так излюбленный ею – подчиняясь господству духа, сам озарен и освящен его властью.
В чем же, как не в этом, главное очарование поэзии Гумилева, тот восторг, которым потрясают его стихи душу. Красота грубая, земная не потрясет душу восторгом, потому что душа не может быть поражена тем, что ниже ее, что подчинено ей. Ее умиляет только равное, а восторгает напоминающее ей о ее бессмертии.
Ключ к Гумилеву – воля, именно та воля, которая преломляет в себе божественную творческую Волю.
Расцветает дух, как роза мая,
как огонь он разрывает тьму.
Тело, ничего не понимая,
слепо повинуется ему{91}.
В дикой прелести степных раздолий,
в тихом таинстве лесной глуши
ничего нет трудного для воли
и мучительного для души{92}.
Здесь, а не в пресловутом искусстве для искусства, причина универсальности Гумилева. Каждый миг жизни, каждый луч, каждый вздох, каждое движение во времени и пространстве он преломил в своем творчестве – он вместил в себя всё, победив «убогость человеческой жизни», потому что был тем, «кто любит мир и верит в Бога»{93}.
3
«Крылатый брат», «крылатая душа» – любимые образы Гумилева. Да, душа его была крылатым братом.
Ко мне нисходят серафимы{94} —
говорит поэт, и мы верим ему. Он должен был беседовать с небесными духами, потому что сам был из мира иного. Так преображать мир в себе, как делал он, петь такую «осанну» одухотворенному земному, куда переброшен «светлый мост» из невидимого мира, мог только ангел, воплотившийся в поэта. Те «девственные наименованья»{95}, которые он знает, – ангельский небесный язык, служащий
«Ну что же? Устало заломлены слабые руки», Блок, 3, 28.
«Маэстро», из кн.
Журнальный вариант стихотворения «Война» (1914).
«Солнце духа», 1915,
«Фра Беато Анджелико»,
«Я говорил: “Ты хочешь, хочешь…»,
«Роза»,