Все цвета радуги. Книга вторая: Большая Степь. Василий Лягоскин
удерживали мальчишеское тело в нужном положении, и Павлик рухнул бы обратно. Но руки у них были крепкими, а Паша… утонувший было в глазах старика с концами, вдруг закашлялся; громко, взахлеб. Так, что местный хозяин степи еще раз недовольно проворчал, и отодвинулся, отрывая от мальчика свои черные, страшные глаза.
– Не черные, – поправил себя Паша, переводя дух после кашля и других потрясений, – скорее, фиолетовые.
А перед ртом вдруг возникла какая-то чашка, которую держали крепкие пальцы с ногтями, которые «украшали» темные ободки грязи. Павлика чуть не стошнило – прямо на старика. Но тот чуть раньше скомандовал: «Пей!», – и Морозов понял это слово, и не стал противиться. Хотя степняк за спиной подстраховался, схватил другой рукой за горло – больно. До слез, до открытого машинально рта… в который и полилась горькая теплая жижа. По гортани, а потом по пищеводу потекло, расплываясь по груди, тепло. Когда Паша, уже передвигавший ногами почти уверенно, попал в другую кошару, еще не пропахшую их собственными отходами, это тепло заполнило все тело. И ничего уже не болело, хотелось петь и плясать.
– Какой-то наркотик, – решил Паша почти радостно, – ну и пусть – умирать будет веселее.
Впрочем, никто их лишать жизни не стал. Покормили еще раз; а на следующий день, ближе к обеду, вывели наружу – опять поочередно. Юрты уже не было, зато стояли лошади. Прилично так по количеству – и оседланные, и опутанные какими-то ремнями. Для чего предназначалась эта сбруя, Павлик понял чуть позднее, на собственной шкуре. Взрослым, включая китайцев, ремешками скрутили руки за спиной, и посадили в седла. И ноги потом связали, пропустив ремни под брюхами коней. Никто не сопротивлялся; понимали, что бесполезно.
Потом взялись за детей. Их грузили попарно. Вот для этого и была приторочена на лошадиные спины хитрая сбруя. Руки у Павлика оказались стянутыми за спиной в одно мгновение. Он пошевелил пальцами. Ничего не было зажато; даже ладони в путах ходили свободно. Степняки определенно понимали толк в таких делах. А потом его за шкирку вздернули на лошадь, и парень оказался лицом к лицу с Ленкой Барановой. Он даже едва не спрыгнул назад; и спрыгнул бы – будь его воля. А степняк по другую сторону лошади подмигнул ему, и что-то сказал. И все вокруг, кто его слышал и понял, громко захохотали.
Ленка тоже явно не была рада такому соседству. В школе, в классе, их интересы практически не пересекались. И о чем теперь они будут говорить – даже если появится такое желание, не знал ни Павел, ни Ленка. Впрочем, та точно заговорит; не может она долго молчать. Но сейчас она, наверное, поставила собственный рекорд. Молчала целый час – так определил Морозов. А потом не выдержала, спросила, изобразив нейтральное лицо:
– Как думаешь, куда нас везут?
Ну, Паша и ляпнул, не подумав; наслушался за два дня баек от Каланчи:
– Продадут. Меня в каменоломни, а тебя в гарем владыке