Абориген. Дима Григ
жопу выбрей, подтяжки потуже, бабочку на шею, вычищенные туфельки да парфюма целую канистру, чтобы соседний квартал знал о его приближении. Тьфу! Удушил бы трусами бомжихи и дело с концом. Но он всё говорили говорил. Когда там конец? Боже! да Митчелл быстрее свою тягомотину написала! Маша была со мной согласна. Она позёвывала, посматривая на меня, но не переставала держать располагающую улыбку. Девчонка знала, как держать себя. И это свершилось, Ульрик закончил и сам рассмеялся. Ему не нужен никто. Он и сам готов смеяться.
– А я что-то не поняла, ты про что это? – спросила Катя.
– Слушать надо было! – ответил он и залпом осушил стакан виски, – Вечно ты не слушаешь!
Его бульдожьи щёки покрылись краснотой неудачи. Я разглядывал логотип пива.
– Марк, – обратилась ко мне Катя, – а чего вы такой грустный? Давайте веселиться! Не люблю, когда так грустно! Малыш, – обратилась она к Ульрику, – вот вечно ты на людей тоску наворачиваешь! С тобой никакого веселья.
Ульрик вскинул глаза.
– Расскажите лучше, что вы написали? Я мало читаю, но про вас точно где-то слышала! Расскажите! – обратилась она вновь ко мне, показав идеально белые зубы.
– Марк не любит разговоров про свою литературу. – вмешался Гриша, – Он говорит, что это слишком сокровенная штука, и в неё не следует лезть первому встречному.
– Но как же!? Ведь я не первая встречная! Мы же познакомились! – она переложила нога на ногу, выставив вперёд свой серый педикюр.
Я взглянул на Машу. На её лице выразилось некое волнение. Не переживай, подумал я. Перевёл взгляд на Катю. На ней было короткое платьице, настолько короткое, что казалось его не было вовсе. Тонкие руки, длинные ноги, маленькая грудь. В уши воткнуты кольцеобразные серьги, они идеально сочетались с её габаритами. Худой и высокой, казалась она мне. Модель, одним словом. Наверно, сиськи у неё похожи на вбитые в грудину груши, подметил я. Она приветливо улыбалась. Наивно и глупо. Довести её до слёз, раз плюнуть. Тяжело ей, наверно, быть с такой наивной и глупой улыбкой.
– Я правда люблю литературу! Просто обожаю! – продолжила она. – Хоть и читаю мало, все равно обожаю! Знаете, мне всегда нравились люди искусства, они такие интересные! Необычные! Не для этого мира! Знала я тут одного художника…представляете, – она обратилась ко всей публике, – он писал на голый лист! – она рассмеялась, захлебнув содержимое бокала, – Правда! Хватался за свой аппарат и мочился на мольберт! «А что это значит?» – спросила я его. А он говорит, что так видит мир, воду жизни, в которой мы плаваем! Не, ну вы представляете! Воду жизни! И тут меня, словно громом ударило! «Да! – говорю, – Я вас понимаю! Это чудо!». Я его поняла. Это же надо додуматься. «Вы гений!» – говорю ему. – Она взбрасывала воздух руками, было заметно, как она довольствуется своим рассказом. – «Сколько? Сколько? – спрашиваю у него, – Сколько вы хотите за этот шедевр?». Это ж надо додуматься – мочевая вода! Вся жизнь словно перевернулась. Ну я и уговорила Ульрика купить этот шедевр. Теперь картина весит у нас в гостиной! – Она закинула руку за спинку дивана, повторно усушив бокал.
– И