Чёрный лёд, белые лилии. Ольга Романовна Моисеева
и не спи. Тебе холодно? ― очередной обломок, царапая руки, отправился в общую кучу.
– Очень, ― едва слышно сказала она. На смену истерии пришла беспомощность.
– Через час мы до тебя доберёмся. Думай о том, что мы вытащим тебя совсем скоро, ладно? Потерпи ещё немного.
– Я ничего не чувствую, ― эхом отозвалась она.
– Давай, просто поговори со мной, Соловьёва, ты же обожаешь нести всякую несусветную чушь, ― нахмурился он, заставляя себя работать не только языком, но и руками, старательно делая вид, что не замечает буравящего взгляда Макса, таскающего эту херню рядом.
– Я не знаю, о чём, ― в её голосе слышна загнанная в угол паника. ― Мне холодно.
– Ты, конечно, любишь тепло?
– Да. Гетры… ― невпопад ляпнула она и, словно поняв это, наконец-то тихо всхлипнула. Антон почему-то так и знал. Он готов был грызть эти камни, но вместо этого рванул один из них, едва не сложившись пополам.
– Ты чувствуешь руки и ноги? Что-то болит?
– Не знаю. Ничего не чувствую. Мне холодно, ― жутко до дрожи.
– Пошевели пальцами на руках и ногах, ― с нажимом сказал он, ― пошевели, посвети телефоном и скажи мне.
– Всё нормально, ― несколько бесконечных минут спустя выдохнула она тихо. ― Я не могу двигать левой рукой, и дышать больно. Наверное, сломала что-то, не знаю… я почти не чувствую.
– Даже не думай грохнуться в обморок. Слышишь меня?
– Мне некуда грохаться, я… Я лежу…
Телефон трещит, шипит, голос Соловьёвой прерывается на несколько бесконечных секунд, и Антон мгновенно возвращается в то место, где был только что ― лишь бы не потерять эту ниточку. Через несколько секунд он снова слышит её надорванный голос.
– Не отключайся, Соловьёва, я тебе серьёзно говорю, ты замёрзнешь. Даже не думай. Давай, расскажи мне пару баек, которые ты заливаешь своей Ланской на парах. Мне недавно жаловался Сидорчук, ― пояснил он. Несколько секунд она молчала, будто собираясь с мыслями, а потом вдруг выпалила на одном дыхании:
– В детстве у меня были… Гетры. Тёмно-малиновые, тёплые, с белыми оленями наверху и Санта-Клаусами внизу, ну, в ряд, и со снежинками посередине… Оленей было семь, снежинок ― двенадцать, а сколько Санта-Клаусов, я не помню… Потом их порезала Рита, когда мы поссорились. Я так сильно любила их, ― говорила она почти неслышно, будто проваливаясь в сон.
– Более идиотской вещи себе представить не могу, ― нервно усмехнулся он. ― И что, ты новые себе не купила?
– Их нигде не было. Кажется, это привезли из-за границы… Я их больше никогда не видела, ― окраска голоса стремительно поменялась, будто из какого-то оранжевого марева Соловьёва провалилась в ледяную синеву. Снова.
Антон почувствовал, как рухнул стержень внутри, заставляющий держать спину прямо.
– Ну, потеря не велика. Отстойные были гетры вообще-то, ― спокойно заявил он. На секунду задумался: и когда он научился так врать?
– А ещё я хочу… Мандарины… ― вздохнула она, кажется, совсем засыпая, а потом вдруг тревожно спросила: ― Вы