Триады. Михаил Дынкин
верь, – сказали бесы, – не проси».
И на крыльцо расшатанное вышли.
Закуривая, сел в упадке сил
в качалку кресла. Надо мной по крыше
грибным дождём прогуливался Бог,
в руках – букет из дивных мухоморов:
«Добавил и «не бойся» бы, но OK,
и так всё ясно, хватит разговоров.
Эй, выше нос, заканчивай смолить,
открой окно и комнату проветри.
Опохмелись, а после помолись
и чокнись с Богом чашками Ай-Петри;
на каждой восхитительный пейзаж –
сирень небес над каменным болваном.
А статус Крыма – ваш или не ваш –
бессмертному, прости, по барабану».
Мы выпили, решили закусить.
Забомжевав, скитались по России.
В иные дни случалось и просить,
но воровали чаще, чем просили.
Выпил парень, поехал в Иваново
да влюбился там в деву-лису.
Завлекла к себе в спальню она его,
расплела накладную косу;
рыжеватою шерстью покрылась вся,
зубы щёлкают, морда остра.
Взвыл любовничек, к выходу кинулся,
рухнул на пол, дышать перестал.
Вот очнулся в лесу заболоченном:
где бумажник? Бумажник тю-тю.
В череп будто бы гвозди вколочены,
а рука превратилась в культю
левая, а дрожащею правою
чертит парень невидимый крест.
В океане забвения плавая,
надвигается город невест -
крыши красной посыпаны паприкой,
в подворотнях пульсирует снег,
и плетутся на ткацкую фабрику
безутешные толпы калек.
На дне
Дерево стало рыбой, а дождь кустом.
Дьявол пришёл и осенил крестом
спящего андрогина с лицом дракона.
Вывел старик на улицу паука.
На пауке – ошейник, а старика
кличут Фаддей Евграфович Никаноров.
Вот он идёт быстро ли, медленно
вниз головой на городское дно,
видит бомжей, демонов, проституток;
в правой руке топорщится мокрый куст,
в левой – в смоле и листьях, горька на вкус,
пляшет ставрида-рыба на ножках гнутых.
В чёрные дыры затянутые дворы,
радуются пришельцу. И комары
пьют его кровь, превратившись в продажных женщин.
Лает паук на кошаков и крыс.
И андрогин кричит старику: «Проснись!» –
даром что сам сновиден он и нездешен.
Плохая карма
Плохую карму выдали Ивану.
– Хорошие разобраны давно, –
сказали, покачали головами…
Сидят и наслаждаются кино.
Там пьяный батя мается в передней.
В светёлке акушерка мельтешит…
Родился Ваня дураком последним,
читает Ваня книгу Берешит;
хохочет, ничего не понимает,
болтается у чёрта на рогах,
коту сапог кирзовый предлагает,
хотя коты не ходят в сапогах.
А где-нибудь в Италии далёкой
грустит