Триады. Михаил Дынкин
не плотно.
И забьёт тополиная вьюга
небеса над заброшенным портом,
где миры проникают друг в друга.
На заброшенной даче живут полтергейст и собака,
навещают соседей (заплаканный призрак и кот).
По ночам небосвод опоясан змеёй Зодиака,
а утрами в нём будто гигантская слива цветёт.
А у призрака в городе – старая дева-невеста.
Обручиться успели, потом он уехал на фронт,
подорвался на мине, согласно условиям квеста;
подружился с котом и вздыхает который не год
по убитой любви. Полтергейст говорит: «Время лечит».
Только времени нет, даже если барахтаться в нём…
Роет землю собака, спускается новый не вечер,
кот шипит и плюётся густым вертикальным огнём.
Жмурит утро раннее красный глаз свой.
Дерево осыпалось пеплом сизым.
Мёртвый Бог отступнику шепчет «здравствуй».
Луч скользит лунатиком по карнизу.
Мёртвый Бог выходит, живым сказавшись,
из глубокой комнаты в небо прямо.
Мимо скачет облако резвым зайцем,
исчезает в глотке воздушной ямы.
«Был один философ, писал – Ты умер», -
говорю (пусть думает, дело в Ницше).
А в трюмо, как в пахнущем гнилью трюме,
я второй сражается с жирной мышью.
Тело огуречиком, запятая
вместо носа (сразу видать – с приветом);
носится со шваброю, налетая
на предметы мебели цвета Леты.
Лорка
Федерико приходит утром, в прозрачном сне.
Говорит, послушай новые романсеро.
Держит его под руку мокрый снег,
а в глазах дожди; в правом – зелёно-серый,
в левом – чёрный в красную крапинку. Я молчу,
обращаюсь в слух, вижу цыганский табор,
молодых коней в половодье весенних чувств,
мотыльков, садящихся на гитару.
Федерико читает медленно, про себя.
Трётся кошкой Гвадалквивир о штанину его пустую.
Куклой из холодного серебра
снег сидит на стуле.
А над синей линзой речной воды,
над непросыхающими песками
полыхают яблонями сады,
корневые щупальца выпуская.
День закончился, не успев начаться.
Ты как раз сходил на базар за счастьем,
попросил сто грамм, положил в пакет.
А пакет с дырой, ты и не заметил,
как принёс домой злой осенний ветер,
пожелтевший лист да вчерашний свет.
А жена твоя всё бранилась: «Дима,
лучше б я сама на базар сходила.
Не мужик, а чёртово решето!» -
и так далее. Даже если в чём-то
и права, она у тебя в печёнках.
Ты сказал: «Проваливай, а не то…»
И пошёл в кровать. И тебе приснилось,
что она воистину провалилась
сквозь вчерашний свет да на Страшный суд;
и стучит в окно ветер злой осенний,
а твоё лицо – жёлтый лист, в росе он
или это слёзы – уже не суть.
