Триады. Михаил Дынкин
кричал: мы ещё повоюем!
Жил на свете один человек,
сам не знаю – во сне, наяву ли;
человечек смешной дрожжевой,
в смысле, рос не по дням – по часам он.
Что ни утро, стоял в душевой,
и вода накрывала, как саван,
человечка того – чудака,
распустившего мыльные перья…
Всё текла, говорю, и текла,
доходила до точки кипенья».
Рагнарёк
Был у Вани волшебный зверёк;
по-научному звать – «рагнарёк»,
хвост пушистый, глаза что рубины.
Рагнарьки, они вроде хорьков:
благородная синяя кровь,
сами белые наполовину.
А второй половины зверька
ни один из живущих пока
не видал – чудеса да и только!
В общем, странный зверёк рагнарёк.
Холил Ваня питомца, берёг
всё равно что родного ребёнка;
то расчешет, то кормит с руки.
А как умер, пришли мужики,
под ракитою Ваню зарыли.
Спи, Ванюша, вот Бог, вот порог,
а меж ними, что бурный поток,
рагнарьков половины вторые.
Так долго Апостол ходил по воде,
что вышел на берег больным.
Гадал Пироман по вечерней звезде,
по рёбрам её огневым.
В таверне Сновидец сидел, выпивал
на пару с Паяцем Таро.
Вытягивал лапы роскошный сервал
под залитым пивом столом;
он экскурсоводом в Аиде служил,
в Морфеево царство сбежал,
и вот, перейдя на постельный режим,
лоснится что твой баклажан.
…Бомжи возле пирса костёр разожгли,
прочли мою жизнь, как роман.
Апостол сказал: «Не хватает души».
«Огня», – возразил Пироман.
Майя
1
Был День всех святых. Мертвецы воскресали.
Кошмарный оркестр громыхал Берлиоза.
Повстанцы сжигали колёса сансары,
боролись с припадками метемпсихоза.
Потом они смяли кордон полицейский
и, возликовав, развернули штандарты.
А в царском дворце предавались инцесту
придворные дамы и пьяные барды.
Тиран не тиран, но чертами похожий
на Гая Калигулу, сидя на троне,
кивал головою и хлопал в ладоши,
покрытые пятнами высохшей крови.
Он знал, что не будет и не было Рима,
что все эти люди, включая повстанцев,
суть майя, как мама ему говорила,
когда уставала от казней и танцев.
2
Человек человеку не то чтобы волк,
человек человеку – печаль,
объяснял неофиту старик Сведенборг,
головою кудлатой качал.
Не пристало мне смертному смертных чернить,
но и друг человеку – чужак.
Это тёмное место, прости, ученик:
на поверхности тени лежат,
а внутри пустота, говорил Сведенборг,
невозможно задать алгоритм.
В пустоте и творит нас невидимый Бог,
не