Дом Фауста. Михаил Дынкин

      Вывел Ваня коня за деревню,

      лёг в траву, закурил самосад.

      В фантастических рыбах деревья

      над Ванюшей, сверкая, висят.

      Облаков проплывает армада.

      Самолётик буксует в заре.

      Возвращаются ведьмы с парада,

      те на швабрах, а те на зверье,

      занесённом в Прекрасную книгу,

      всё листал бы её и листал:

      волкодлаки, драконы, шишиги,

      саламандра и дева-лиса.

      Осыпают дриады Ванюшу

      изумрудами ласковых глаз:

      «Ты отдай нам бессмертную душу

      и получишь любую из нас».

      Страшно Ване, и странно, и в то же

      время весело, зубы торчком,

      бормотать: «Благодарствую, Боже,

      лучше нету, чем быть дурачком».

      Там, на речке, придуманной кем-то,

      ловят рыбу бухие кенты.

      Пахнет воздух сырою плацентой.

      Распускаются в небе цветы

      голубые с зелёным отливом.

      Дом на сваях бредёт по песку.

      А внутри человечек плешивый

      рубит мясо любимому псу.

      Неказистый совсем человечек,

      от горшка не видать ни вершка.

      Пёс кладёт ему лапы на плечи,

      валит на спину, дурья башка.

      Есть другие, конечно, дома там:

      в тех бранятся, а в этих молчат.

      А на пристани чёрт бородатым

      анекдотом смущает девчат.

      Вылезают кенты из байдарки.

      Перегаром разит за версту.

      Затаились ликантропы в балке,

      ждут, когда отлучится пастух.

      «Третий год провожу как в бреду я

      в этих гиблых местах… Без обид,

      отпусти меня в город, колдунья!»

      «Отпускала уже, – говорит. —

      Ты уехал и сразу вернулся.

      Сел на стул, покачал головой,

      сам не свой – ни костюма, ни пульса.

      Я заплакала, крикнул: не вой!»

      Потемнели листья виноградные.

      Трижды выпал дождь из саранчи.

      Толстые опричники прикладами

      выбили всю душу из печи.

      Вот тебе и небо карамельное,

      небушко ванильное твоё.

      Помнишь, мать звала тебя Емелею,

      наполняла тазик до краёв?

      Мыла, приговаривала, сыночка,

      быть тебе наездником печным.

      Где ты, мама, бабочка, кровиночка?

      Отзовись, родная, не молчи.

      У царя семь пятниц на неделе – он,

      даже если милует, казнит.

      Смотрит из окошка привидение,

      вывалив раздвоенный язык

      (не поймёшь – принцесса ли, кикимора).

      Щука же ершонка потрошит;

      наврала с три короба и кинула…

      Видишь, мама, печка без души

      ползает на брюхе каракатицей,

      дыма околесицу неся,

      а устанет – по наклонной катится?

      Вот тебе и сказка, мама, вся.

      Где