Зов Юкона. Роберт Уильям Сервис

      Когда к седловине по леднику мы вышли, тут на беду

      Вступило Олсону что-то в башку – он стал бормотать на ходу.

      Он брел и бубнил про родной Орегон, про персики, что зацвели,

      Про леса, про топазовые небеса и запах мокрой земли,

      Про грехи бездарной жизни своей, что вовек не простит ему Бог…

      Как лис за косым, следил я за ним, понимая, что он уже плох.

      Однажды, казалось мне, что он спит, а он из палатки исчез,

      И свежий след по снегу пробит куда-то под край небес;

      И я пошел по его следам и к вечеру отыскал:

      На льду, как младенец, он голым лежал – закапывать я не стал.

      Я гнал отчаянье от себя, не чуя, что пью, что ем.

      Я цеплялся за жизнь из последних сил, уже не зная – зачем.

      Я волок поклажу по миле в день, и к ночи валился с ног,

      И мир вокруг был к печалям глух, как вечного льда кусок.

      И дни были все, как смерть, черны, но вновь в промерзлой ночи

      Я видел сиянье, и каждый раз все ближе были лучи.

      С бесшумным шорохом, словно шелк, когда его гладишь легко,

      Разлило небо темным ковшом тягучее молоко.

      Из мрака вихрем в полярный круг внеслась череда колесниц,

      И разом покрыли небо вокруг лиловые всполохи спиц.

      Из темного чрева морей возник сверкающий копий лес,

      Как будто всех кораблей огни уставились в купол небес.

      И я застыл с разинутым ртом, дойдя до вершин земли:

      Пред этим величьем я был никто, пучеглазый краб на мели…

      Глаза мне обжег слепящий поток, но я и сквозь капюшон,

      Казалось, видел сверкающий сон – и был им заворожен.

      Там есть огромный дырявый холм, как раз, где полярный круг.

      Я влез по склону и заглянул в кратер его, как в люк.

      А кратер, браток, точно ад глубок, никому на земле незрим,

      Я тайну полярного мира узнал, когда склонился над ним.

      Моим воспаленным, ослепшим очам открыли недра секрет:

      Там всё сверкало – холм излучал тот самый небесный свет.

      Я сверху до низу всё застолбил и собрался в обратный путь,

      Я счастлив был, хоть не было сил, и глаза застилала муть.

      В том белом мире, где небо молчит, где безмолвны и лед, и снег,

      Голодный, больной, я напрасно искал пищу себе и ночлег.

      Но, видно, Господь не оставил слепца, к морю его гоня:

      Со шхуны, вмерзшей в прибрежный лед, заметили парни меня.

      Оборванным пугалом, весь дрожа, я выполз из белой глуши,

      Оскал мертвеца вместо лица, ужас вместо души,

      Мешок с костями… Они меня подкормили и дали приют;

      И вот я вернулся в привычный мир, и сохну от жажды тут.

      Одни говорят, что небесный огонь – свеченье арктических льдов,

      Другие, что это электроток, только без проводов,

      А правда в том (и если я лгу, пусть мне вырвут язык),

      Что это – радий… такая руда, и там ее целый рудник.

      Цена ей, брат, миллион за фунт, я видел – там сотни тонн.

      Этим радием