Недосказанность на придыхании. Татьяна Миллер
выбрала эпистолярный жанр, именно потому, в продолжении 3 десятилетий, почитала его более всего в литературе, и ещё потому, что он прекратил своё существование: мы более не пишем писем. Мой роман – попытка его возродить. Вдохновением явилась повесть «Письмовник», современного русского писателя, Михаила Шишкина.
«Я обо всём напишу… я всё расскажу… Но не сейчас.. сейчас невозможно. … Но я непременно расскажу. Когда всё пройдёт. Когда всё это пройдёт.»
– из предыдущих запиcей моего дневника.
Но оно не прошло. И ещё очень долго не пройдёт.
Оно никогда не пройдёт. Не закончится, не завершится.
Это уже очевидно с неумолимой ясностью и жизненной правдивостью.
Я всё ждала и терпела, что «пройдёт», тогда уже будет легче «всё рассказать». Оттягивала, откладывала до того, когда же наступит это «пройдёт и закончится», чтобы не писать в те прискорбные месяцы, дни и часы, а дождаться же наконец, пробуждения и освобождения: выхода из этого ада, а вместе с тем, – и обретения душевного облегчения.
Дойдя же, наконец, к осознанию того, что оно никогда не пройдёт, меня, – забившись в угол и скукожившись, – подавленно повергло в страх и упадок, что это я уже рассказать не успею.
А потому, я распахиваю файл в Word и начинаю скороспешно печатать – судорожно спотыкаясь и задыхаясь – днями и бессонными ночами.
Прежде, моя речь текла неторопливо и безмятежно как горный, утренний, весенний ручеёк… так легко и прозрачно, непринуждённо и совершенно искренно… Приводя в восхищение непринуждённым умением ловко перемешивать и при этом стройно укладывать слова, я находила то самое нужное, стройное, подходящее. И, казалось, для многих, было неважно, что я говорила или даже о чём именно, поскольку я продолжала свою речь.
Однако, сейчас, всё, что я могу сказать, это – беспомощно махнуть рукой и в безнадёжности бросить голову ниц, как отказ от слов, которые не в состоянии ни выразить, ни пересказать всего произошедшего, и по сею минуту, происходящего, лишившего меня веры в людей и в саму жизнь.
Денег – 5 долларов, чтобы купить наклейки: русские буквы на клавиши, – у меня нет, а потому печатаю вслепую, угадывая, под какой английской буквой может находиться нужная мне русская, постоянно ошибаюсь, стираю, и тыкаю – снова и снова.
Гнев, горечь и боль ещё в зародке заглушают во мне все слова, немилосердно казнят на месте все мысли: я не в состоянии ничего толком выразить, кроме одного: жажды справедливости. И, да – мести: мести кровавой и жесточайшей, причём, непременно в замедленном действии её исполнения.
Всё внутри во мне раздирает от того, что именно, придётся изложить и рассказать на этом нечеловеческом судилище, где мне придётся выступать и жертвой, и обвиняемой и обвинителем.
ПИСЬМА
ПИСЬМО 1
Я думаю, что Вы обладаете божественным голосом… Тем редкостным пленительным голосом, раз прикоснувшись к которому, уже никогда не сможешь забыть,