№3. Алёшка Сергеевич Емельянов
солнцем порез одинокий -
для выхода женских страстей,
в красивейшей ёмкости, тонкий.
Шедевр средь дивных частей.
Извечно равняется Богу,
и выше религий, богов
и власти, указов престрогих.
Как искра для дум, очагов.
Царапина высших умельцев,
придумавших этот рубец,
что будто разделит всё тельце,
дав новую жизнь, не конец.
Оплавлен. Застывшая магма
вулканов, что встречно текли,
слияние сплавов и шрамов,
какие на жизнь обрекли
на глину похожее что-то,
нарекшие именем в днях,
и введшие семя в работу,
что после сойдётся до пня.
То светлая, кровная рана,
какую судьба – тормошить,
как фетиш, тотем, многогранна.
Вовек не дано ей зажить.
Впущение
В разрезь объёмных ног,
в ощепины, что влажны,
войти я храбро смог,
хоть были Вы так важны,
и неподступны так,
как ров, стена аж сзади,
неколебим взор. Такт
помог мне снять блокаду,
заслон, замки, ремни,
бронь, кружево, смущенья…
Со входом временил,
к себе маня влеченье.
Леча стихом Ваш дух,
глубины, ширь пробоин.
Приятен стал на слух.
И я – Ваш равный воин.
Желторотики
Скворечник-светофор,
где меркнет жёлтый блик
просящих в писк обжор,
чей клюв широк, велик.
Как солнце ели рты,
как треугольный луч
птенцов, что не горды,
нелётны меж древ, туч.
Причудлив старый дом,
уютней, чем гнездо
под жаром и дождём,
под хладною звездой.
И выводок из птах,
чей пух почти мохнат,
терпя голодность, страх,
всё ждут с червёнком мать.
Зеркальце в прихожей
Глядя в пластину зеркалья,
вижу приобнятых нас, -
будто орлы среди скальных,
горных пород и прекрас;
будто анфасы царящих,
стороны древних монет,
иль те, что скоро обрящут
титул, богатства и свет;
словно дуал и несходный,
будто б подельник, чета,
пара подводных иль скотных…
Что-то знакомо в чертах…
Будто похожих два древа.
Или один был привит?
Что-то есть сродное слева,
справа… Вмиг не уловить.
Кажется, близким мне признак
радужек, влас, декольте,
будто из прежнией жизни
фото на общей плите…
Просвириной