Не место для поэтов. Егор Канцибовский
расширялись, с них исчезало, испаряясь в воздухе или же утекая в канаву, все лишнее. Окружающий мир становился сплошным велотреком, принадлежащим ему одному, и он бодро крутил педали навстречу неизвестности. То, что с возрастом этот бойкий рыжеволосый мальчик превратился в замызганного курьера, а не в блестящего победителя Тур де Франс, – уже частности.
Стоит сказать, что все мы с начала знакомства общались так, будто бы с пеленок ходили на один и тот же горшок. В нашей дружбе отсутствовало принуждение и пренебрежение, а все возникавшие спорные вопросы тут же обсуждались, выносились на общее голосование и в результате переставали быть спорными. Все позывы шли прямиком от сердца. Если ты был чем-то недоволен, обеспокоен или встревожен, если чесалась бровь, урчал живот или вставали дыбом волосы на затылке, ты говорил об этом спокойно и честно, понимая, что будешь так же спокойно и честно выслушан и, более того, услышан, а голос твой непременно окажется учтен при общем подсчете. Иначе-то и быть не могло. Демократия во всей красе!
Жизнь в ту пору била ключом. Начиная с обеда мы пускались в бега, которые заканчивались глубоким вечером. Тогда страница переворачивалась, и все начиналось заново. Появившись в одном месте, мы плавно перетекали в другое, сами того не замечая. Просто послушно брели туда, куда ноги несли. Наслаждались моментом. Никто из нас еще не чувствовал во рту металлический привкус взросления. Никто из нас еще не ощущал себя пациентом закрытой психиатрической лечебницы, которому до конца дней только и остается, что есть, спать и испражняться по свистку дружелюбного санитара-будильника.
Все это заставляет меня вспомнить о бедном Ленечке Герасимове. Поговаривали, что его la maman10 тяжело болела во время беременности, из-за чего он появился на свет недоношенным. К одиннадцати-двенадцати годам Леня и вовсе обзавелся личной коллекцией хронических заболеваний на любой, даже самый привередливый, вкус и цвет. Большую часть времени из дома его не выпускали, погулять Леня выходил разве что к открытому окну балкона, да и то не вплотную. Я, как сейчас, вижу его в помятой беленькой футболке, заправленной в голубые джинсовые штаны на цветных подтяжках, с подкатанными штанинами (причем одна постоянно завернута чуть выше другой), в кой-то веки выбравшегося из своей темницы и вприпрыжку направляющегося к местной детворе, которая, в свою очередь, едва заприметив его появление, откровенно дает деру. Несчастный. Он был кем-то вроде белой вороны или паршивой овцы, с которой никто из дворовых не хотел водиться. Всегда настроенный на свою собственную частоту, зависший где-то между Акапулько и планетой Меркурий. Безобидный и одинокий до чертиков. То, что его впоследствии, в двадцать с чем-то лет, сдали в дурдом родители, потому что Леня начал заводить воображаемых друзей и устраивать с теми шумные вечеринки днями и ночами напролет, выглядит нисколько не удивительно и плачевно.
Мама