Иерусалимский синдром. Петр Альшевский
пойду. К пастве своей – к тем из них, кто еще на тот свет не переправился.
Вольтуччи. Ступай с Богом, отце.
Удилло. За тебя тоже помолиться?
Джокетто. А ты умеешь молиться «против»? Против всего. Помолиться Богу против самого Бога…
Удилло. Я пас! Не богоотступник я, синьоры. В нашей организации существует силы, которые хотели бы лишить меня духовного сана, но они лишь выкусят. Это долгая процедура – у них никак не хватит времени. Они проиграли! Остались ни с чем! Хо-хо-хо-хо!
Удилло уходит.
Луболо. Надо же быть такой дрянью – ни денег не отдал, ни даже до свиданья не сказал.
Джокетто. Но тут-то он прав – никакого свидания у нас с ним не будет.
Луболо. Сто лет бы его не было…
Джокетто. Его не будет гораздо большее число лет.
Флориэна. А где тот странный молодой человек с трубой? Играющий на ней не то, чтобы хорошо, но от чистого сердца.
Вольтуччи. Баллоне? Где-то здесь. Что ему будет – бродит, шастает, живет своим искусством. Позвать?
Джокетто. Рано. Не гони лошадей, Вольтуччи – они еще успеют взмылится. Впрочем, его можно позвать для того, чтобы он Флориэну еще раз поцеловал.
Вольтуччи. А когда был предыдущий?
Джокетто. Когда в спальню вы отходили. Паскуэлина и ты. Без перегибов в сторону меня или Инспектора. Мы оставались на местах. Вправе засвидетельстовать, что Баллоне ее не обидел.
Паскуэлина. (Флориэне) Тебя раньше кто-нибудь целовал? Чтобы изо всех сил. Как женщину.
Флориэна. Целовал.
Паскуэлина. Кто, если не секрет?
Флориэна. Я не помню его имени. Но я его любила. Очень, очень…
Паскуэлина. А он тебя?
Флориэна. Он никогда об этом не говорил. А я стеснялась спросить – брала его за руку, смотрела в глаза, хотела вести за собой. Но он не двигался. Будучи большим и тяжелым – не сдернешь. Увы…
Паскуэлина. Знаешь, где он сейчас? Где или, может быть, с кем?
Флориэна. Он жив.
Паскуэлина. И только?
Флориэна. Остальное для меня не так важно. Как для любого по-настоящему любящего человека.
Джокетто. А тебя, Инспектор, кто-нибудь любил? Кроме начальства.
Луболо. Может, и любил. Мне не докладывали. Не мешали сохранять грозный вид и нести бремя службы.
Джокетто. Обоюдные увлечения бывали?
Луболо. Все-то тебе расскажи… Если бы я нуждался в исповеди, я бы Удилло использовал.
Джокетто. Он же тебе денег должен. Такому человеку как-то несолидно исповедоваться.
Луболо. А тебе солидно?
Джокетто. Ну чего ты, Инспектор, дергаешься, почему все воспринимаешь в штыки? Не борешься со своим характером – придешь в зоопарк, высосешь поллитровую фляжку коньячного спирта, и, увидев слона, на всю округу орешь: «Слон! Смотрите, слон!». Затем узришь гиганского дикобраза. И снова в крик: «Ёжик! Какой здоровый крупный ёжик! Сюда, синьоры! Тут ёжик!».
Луболо. Я тебе сейчас дам ёжика…
Джокетто. Ёжик! Какой здоровый крупный ёжик!
Вольтуччи. А у меня, господа,