Джексонвилль – город любви. Даниил Юрьевич Яковлев
проси же, я сделаю все, что смогу!
Кольцов молчал. Тогда черная папка бесшумно открылась и Президент, насупив брови, процедил сквозь зубы, делая вид, что читает:
– Есть предложение, учитывая твой опыт, авторитет и особую важность отношений с Соединенными Штатами Америки, отправить тебя послом в Америку, а Герасименко мы переводим в Японию.
"Ого! Это предложение стоит еще одной минуты молчания!", – пронеслось в голове у Федора Петровича.
Пауза стала комичной, но Кольцов решил стоять насмерть. Заговорить – значило все испортить. Теперь, несмотря на горечь обиды и разочарование, он испытывал невиданное моральное удовлетворение.
– Да что же ты молчишь, Кольцов? – Президент даже повысил голос, – очнись!
– Григорий Степанович, я все понимаю и согласен с Вашим решением по поводу моей отставки. Перед выборами трудовикам нужно укреплять позиции. Марченко для Вас – надежная опора. А что касается меня, благодарю за доверие, но я хотел бы попросить Вас… отпустить меня в Джексонвилль. Там ректор в пединституте на пенсию уходит. Я надеюсь, Вы возражать не будете?
Огромный кабинет Президента в бывшем царском гостевом дворце удивленно затих, как лес перед грозой. Теперь наступила очередь молчать Президенту, но его удивление было настолько сильным, что длинная пауза ему не удалась:
– Ты серьезно?
– Абсолютно. Я думаю, Григорий Степанович…
– Ни черта ты не думаешь! Нечего выебываться! Даю тебе две недели. Мое предложение пока в силе. А потом не проси! А то действительно отправишься в свой Джексонвилль паршивый!
Разговор был окончен. Кольцов вышел с гордо поднятой головой, несмотря на окрик Президента. Ни через две недели, ни через три он не попросил аудиенции у главы государства. Наконец, Хомченко позвонил по спец коммутатору и коротко сказал: "Я подписал Указ о твоем освобождении. В Америку послом поехать охотники найдутся. Можешь катиться в свой Джексонвилль. Думаю, что с выборами на ученом совете ты все сам решишь. Я не возражаю. Бывай!".
Так состоялся перевод Кольцова ректором Джексонвилльского пединститута и, несмотря на осознанность своего выбора, Федор Петрович продолжал терзать себя вопросом: "Почему же так случилось?".
Не находя ответа, Кольцов начал отчаянно жалеть себя. Жалость к себе, обида на всех опустошали и изматывали, разъедали душу гораздо быстрее, чем можно было представить. При всей пагубности этих болезненных чувств, острота оценки окружающей действительности заметно притупилась.
За последние месяцы Федор Петрович наяву ловил себя на мысли, которая раньше приходила ему лишь во сне: "Вот сейчас я проснусь, и все исчезнет. Это только сон, дурной сон!". Но пробуждения не наступало, от этого безысходность только усиливалась. Мысль о нереальности всего происходящего стала единственной спасительной соломинкой, которая хоть как-то помогала держаться ему на плаву. Даже неожиданный для всех переезд в провинцию стал логичным продолжением сложной игры с самим