Жена Тони. Адриана Трижиани
стоит волноваться.
– Быть может, для сына единственный способ покинуть родной дом – это забыть его напрочь.
– Надеюсь, что так не будет.
– Мне там не рады. Ты это знаешь.
– Ты можешь приехать домой в любое время.
– Я не стал бы обрекать тебя на такое. Когда я там, он превращается в зверя.
– Ему приходится трудно. Он не понимает того, чем ты занимаешься. Считает это легкомысленным.
– Еще бы. Он грузит в печь песок, чтобы получить стекло, гнет спину, разливая эту лаву по формам. А дальше ее еще и нарезать надо. Однажды на его глазах человек остался без руки.
– Помню, – кивнула Розария.
– У него опасная работа, которая требует полного внимания. Он ее выполняет уже больше двадцати лет и весь уже, должно быть, закостенел и внутри, и снаружи от этой бесконечной рутины. Естественно, после такого ему кажется, что любой, кто не вкалывает как каторжный, до кровавых мозолей, и не трудится вовсе. Но в моем случае он ошибается. То, чем занимаюсь я, не так уж просто, и не каждый способен на такое.
– Я знаю, – сказала Розария.
– На самом деле я вовсе не люблю стоять перед зрителями.
– Я думала, что ты уже привык.
– Не привык. Иногда меня прямо трясет от нервов. И мне становится дурно.
– Дурно? – Розария озабоченно наклонилась к нему.
– Это называется «боязнь сцены». Порой меня рвет, а иной раз поднимается такой жар, что мне кажется, будто я вот-вот потеряю сознание.
– Что ж, многое поставлено на карту, – сказала Розария. – Да еще и высокая конкуренция.
– Одни ребята выпивают, чтобы набраться храбрости перед выходом на сцену. Другие курят. К нашим услугам богатый выбор пороков, чтобы отогнать страх или хотя бы притупить его. Но сам я просто вспоминаю заводской конвейер, и это дает мне силы продолжать. Я не хочу туда возвращаться. Не потому что это недостойное меня занятие, а потому что я для него не подходил.
– Я пыталась объяснить это твоему отцу.
– Па никогда этого не понимал. Он считал, что все очень просто. Ведь от меня требовалось всего лишь стоять у конвейера, безошибочно проделывать назначенную операцию и отправлять автомобиль к следующему рабочему. Но все куда сложнее. Мне надо было еще и оставаться тем же самым, постоянным, без отличий, изменений и отклонений, день ото дня, неделя за неделей.
– Такое подходит не каждому.
– Я видел людей, которые наслаждались работой на конвейере. Но меня она душила. По сей день, а ведь прошло уже шесть лет с тех пор, как я уехал, мне снится по ночам, как я держу гаечный ключ и одну за другой прикручиваю ручки к автомобильным дверям.
– А твой отец зовет во сне своих товарищей.
– Ничего удивительного. Такого рода работа просто становится частью человека. А вот выступать перед публикой – полная противоположность конвейеру, это возбуждение, которое приходит и уходит и длится не дольше представления. Люди идут к тебе в надежде, что ты им поможешь забыть о заботах, неоплаченных счетах и неумолимом начальстве. Музыка