Лагерные этюды. Тенгиз Маржохов
разговаривать.
Пасмурное утро провисло сырой тряпкой. Топольки за запреткой облепили торжественно молчавшие вороны. Плац пустовал, разорванным пазлом лежали на нем лужи. Дерево, проросшее через прутья решетки бани, просыпалось желтыми листьями.
Раньше обычного мы с Горцем пошли в баню. Шли молча, спросонья тяжело передвигая ноги, в надежде, что горячая баня прогонит остатки сна. На чердак банно-прачечного комплекса, где колдуют маклеры, по железной лестнице гремели казенными ботинками два офицера. Я никогда не видел эти легавые морды в такую рань, шушарящих по чердакам маклеров. Странное время выбрали для приобщения к искусству. Но меня они мало заботили, потому что к нам было не придраться. В свой банный день следуем на помывку, по форме одежды, бирки на правом боку.
Стриганув глазами, две фуражки пропали в темноте чердака.
В бане было пусто, висело белесое паровое облако. Горец быстро помылся. Я завозился. Когда ловил в запотевшем зеркальце отражение щеки, скользя по ней бритвой, до меня долетел шум из предбанника. Как будто кто-то ругался… Щекотнуло под ложечкой. Держа в одной руке зеркальце в другой бритву, я вышел в предбанник.
Посреди предбанника, как пожарная каланча над поселком, возвышался Будолом. Его кренило в угол, где на лавке с полотенцем в руках сидел Горец. Вдоль противоположной стены секундантом прохаживался Литвин, смотрящий третьего отряда. Сцена повторилась, с той лишь разницей, что тогда в бараке я был Будолому под левую руку, а теперь под правую.
Будолом плевался какими-то предъявами. Горец ему отвечал, чтобы шел в отряд, мол, там поговорим. Я бросил что-то в том же духе, но Будолом не повел ухом, будто сказанное было на непонятном ему языке. Тогда я обратился к Литвину.
– Вы чё сюда приперлись? Уведи его.
Литвин остановился. Черная спортивная шапка была надвинута на брови, как у гопника – грозы подворотен. Он измерил меня пренебрежительным взглядом. Меня заколотило. Я стоял перед ними голый, как абориген. Как голый абориген перед облаченными в доспехи конкистадорами. Мандраж усилился трясучкой от холода, предбанник продувался.
– С ума не сходите. Идите в отряд, – бросил я и нырнул в облако пара. Струя воды прожгла до костей. Мозги, казалось, закипят от напряжения. Я намылил голову и посторонний шум устранился. Вода брызгала по темечку, как по арбузу. Когда смыл пену, снова услышал шум. Я плеснул воды в лицо и пошлепал в предбанник.
Открыл дверь и… увидел потасовку. Горец, сидя на лавке, уворачивался, будто что-то искал под ногами. Будолом, запутав его в тельняшке, наносил удары. Или показалось, что они перетягивают тельняшку друг у друга. Тень Литвина колебалась в дальнем углу. Выскакивая в предбанник, мне под руку попалась железная урна. Я машинально подхватил ее, чтобы долбануть баклана по башке. Заметив это боковым зрением, Будолом втянул голову, как черепаха, и урна ударила по горбу. Удар развернул его на меня, он выбросил руку обороняясь. Внезапно открывшийся второй фронт ошарашил его. Упавшая на кафель железная