Пристанище пилигримов. Эдуард Ханифович Саяпов
– боялся вспугнуть ангела, опустившегося мне на плечо. Потом она тихонько молвила, смахнув слезинку с кончика носа:
– Я сегодня испугалась, когда ты не встретил меня на вокзале. – Она трогательно шмыгнула распухшим сопливым носиком, от чего моё сердце дрогнуло в пароксизме безграничной нежности. – Ну а потом меня чуть кондрашка не хватила, когда ты не открыл дверь и при этом играла моя любимая Селин Дион.
Веки у неё были припухшие, с красными прожилками, щёки лоснились от слёз, и она была непохожа на себя – какая-то незнакомая тётка, крепко пьющая и потрёпанная жизнью. Лена никогда не распускала сопли, в отличие от меня – большого любителя поплакать. Мансурова была крепким орешком и не страдала вычурной сентиментальностью. Я прекрасно помню, что она не плакала даже на свиданках в тюрьме, держалась бодрячком и постоянно шутила, – «Ты на мужиков тут не поглядываешь ?» – интересовалась она и шкодно подмигивала, – но в тот день она дала волю слезам и женским слабостям.
– Пейджер оставил в куртке, – оправдывался я, – а она висела в гардеробе… Не слышал сигнала, вот и просохатил твой приезд.
– А потом ещё и открывать не хотел своей законной жене. Да, Эдичка? – подколола она с кривой ухмылкой, как мне показалось, по-доброму и без обид, но в бледно-голубых глазах её мелькнула на секунду настоящая ненависть: «Какая же ты всё-таки сволочь, Эдичка!»
– Я сперва подумала самое страшное, – продолжала она, а я сочувственно кивал головой, словно речь шла о каком-то другом человеке, – но когда я услышала бабский хохот и твой голос, я так обрадовалась, ты даже не представляешь!
– Ну слава богу, думаю, живой, – практически шёпотом молвила она; в этот момент у неё был наивно распахнутый взгляд и светлое выражение лица, но уже через секунду её личико потемнело, брови сошлись в одну линию, на переносице появилась глубокая борозда, голубенькие глазки стали серыми и беспощадными как сталь, и она закончила историю о моём чудесном воскрешении словами: – Кобелина ты злоебучая! Лучше б ты сдох!
Я аж скривился весь как от зубного боли.
– Ну не надо, Ленусик, напоминать мне про этот конфуз.
– Конфуз?!! – заорала она, да так что у неё на лбу вздулась синеватая жилка. – Ты говоришь таким тоном, словно забыл поднять стульчак или испортил воздух, а ведь мы обсуждаем твоё гнусное предательство. Ты самый настоящий иуда. Ты пользуешься тем, что я тебя люблю.
Я молчал, опустив голову, и всем своим видом выражал смирение… «Главное – это прикинуться ветошью», – подумал я.
– Ты помнишь, что я сказала, когда тебя забирали на жёлтом бобике?
Она имела ввиду душещипательную сцену во дворе прокуратуры после подписания районным прокурором ордера на арест в апреле 1991 года. Мы прощались перед открытой дверью милицейского уазика, и Ленка тогда поклялась в вечной любви и обещала ждать меня до тех пор, пока я не стану «нормальным человеком», как она выразилась. В тот момент у неё было такое же заплаканное лицо и опухшие веки с красными прожилками… По всей видимости,