Низковольтовые руны высокого напряжения. Марк Салимов
что в их купе не осталось ни одной знакомой детали скучного эмпээсовского интерьера, было бы всё равно что просто ничего не сказать.
Первое, что сразу бросалось в глаза – это, конечно же, гораздо больших размеров окно с прозрачнейшим толстым стеклом и чистейшими, по всей видимости, накрахмаленными белоснежными занавесями, а не банальными шторками или занавесками, сквозь которые уже мягко струился свет начинавшегося нового дня.
Далее, привычный к подобного рода задачкам взгляд технаря мгновенно оценивал чуть ли ни вдвое увеличившийся полезный объем железнодорожного купе, более светлую окраску спальных диванов и стенных панелей, а также обилие позолоченных (дорого-богато, чё), а не хромированных и никелированных металлических финтифлюшек.
Ну и, наконец, подуставший от новизны впечатлений взор недоумённо останавливался на стоявшем в открытых дверях весьма колоритном бородатым персонаже мужского пола, назвать которого по-другому язык просто не поворачивался по причине его огроменного роста, косой сажени в плечах и, главное, расшитого золотом длинного красного пиджака.
– Ну-у-у, ваше благородие, – насмешливо протянул мужик, словно продолжая какой-то вчерашний спор, – Князем, в силу того же лествичного уложения вы не смогли бы стать даже и после смерти вашего батюшки, многая ему лета, ибо в добром здравии пребывают и двое ваших первобратьев постарше, не говоря уж о вашем второяйцевом брате, каковой уже, к слову сказать, я вижу, тоже проснулся. Доброго утречка и вам, княжич! Аль может, как ваш братец сейчас обмолвился, к вам надоть обращаться как к Масалим-султану ? Дык ить, тоже будет нехорошо, княжич, ибо негоже тревожить прах хоть и славного, однако же недавно почти угасшего рода! Ну дык как, ваше благородие, рассол, квас аль быть может тоже в глаз-з-з, как опрометчиво пожелал ваш разлюбезный братец?
– Иже херувимы! – сонно пробормотал и впрямь уже пробудившийся Малик, с трудом вылезая из матрасного полосатого чехла, куда он не менее чудесным образом всё ж таки ночью забрался в поисках убежища от ночной прохлады, и не менее ошарашено, чем его друг, поводя глазами по интерьеру преобразившегося купе, – Ох, блин, и житие же мое…
– И не говори, братец, – как всегда первым пришел в себя Виталий, тем не менее, с не меньшим удивлением уставившись на только что выползшего из матраса крепкого пацана явно рязанской наружности, с коротко стриженным ёжиком тёмных волос и едва заметно пробивавшимся пушком над верхней губой, – Вот те мужик в пиджаке, а вот те и дерево!
– Какой ещё там на хрен мужик на дереве?!! – опешил теперь и их враз утративший всю псевдостаринную велеречивость собеседник, по всей вероятности не очень-то знакомый с шедеврами советского кинематографа, стремительно разворачиваясь на пятке одной ноги, падая на колено другой и мгновенно выхватывая из оттопыренной под мышки «пиджака» нечто, подозрительно смахивающее на огромный ковбойский револьвер.
Некоторое время неподвижно постояв на одном колене с вытянутым вперед револьвером, лишь резко