Джейн Эйр. Шарлотта Бронте
с кокетливыми поясками, с тщательно завитыми волосами. А позже я прислушивалась к звукам фортепиано или арфы, доносившимся снизу, к торопливым шагам лакеев и буфетчика, к звону стаканов, стуку тарелок и к гулу голосов, долетавшему из гостиной всякий раз, когда открывались и закрывались двери. Когда я уставала от этого занятия, я покидала свой пост на лестнице и возвращалась в пустую и тихую детскую, там я не чувствовала себя несчастной, даже если мною подчас овладевала грусть.
В сущности, у меня не было ни малейшего желания сойти вниз к гостям, потому что в обществе я большей частью оставалась незамеченной. Если бы Бесси была хоть немного добрее и приветливее, для меня было бы гораздо большим наслаждением проводить вечера спокойно с ней, нежели в гостиной, наполненной разряженными дамами и господами, под суровыми взглядами миссис Рид. Но Бесси, кончив одевать барышень, сама спешила спуститься в кухню или комнату экономки и обычно уносила с собой лампу. Тогда я с куклой на коленях сидела у камина, пока огонь в нем не гас, и боязливо озиралась кругом, чтобы удостовериться, что никого, кроме меня, нет в темной комнате. Когда весь уголь в камине выгорал и оставалась только красная тлеющая кучка пепла, я торопливо раздевалась, дергая нетерпеливо шнурки и пуговицы своего платья, и искала убежища от холода и мрака в своей маленькой кроватке.
Я неизменно брала с собой в постель куклу. Каждое человеческое существо должно непременно любить кого-нибудь, и за неимением более достойного предмета любви я находила удовлетворение в привязанности к безобразной деревянной кукле. Мне теперь кажется непонятной и странной эта глубокая и искренняя любовь к игрушке, которую я представляла себе живым существом, способным чувствовать и разделять мои чувства. Я никогда не засыпала, не завернув ее в свою ночную рубашку. Только убедившись, что она лежит в тепле и покое, я чувствовала себя сравнительно счастливой, потому что верила, что и она счастлива.
Какими долгими казались мне часы, когда я ждала ухода гостей и прислушивалась, не раздадутся ли шаги Бесси на лестнице. Иногда она подымалась наверх за своим наперстком или ножницами или приносила мне что-нибудь к ужину – кусок пирога или ватрушку. Тогда она садилась на край моей кровати и смотрела, как я ем, а после этого заворачивала меня в одеяло, два раза целовала и говорила: «Спокойной ночи, мисс Джейн». Когда она была так ласкова, она казалась мне самым лучшим, самым красивым, самым добрым существом на свете, и я от всей души желала, чтобы она всегда оставалась такой милой и приветливой и никогда больше не награждала меня тумаками, бранью и несправедливыми обвинениями, как это с ней часто случалось. Бесси была от природы щедро одарена: за что она ни бралась – все делала ловко и проворно, кроме того, она обладала удивительным искусством рассказчика. Так я сужу по крайней мере по тому впечатлению, какое производили на меня ее сказки. Она была красива, если меня не обманывают мои воспоминания. В них она представляется мне стройной молодой девушкой с черными волосами и темными глазами, очень красивыми