Головокружение. Дамир Гильманов
не раздумывая, и тут же нелепо поправилась: – Не знаю.
Мы по-прежнему лежали на спине, смотрели бессмысленно в потолок, освещенный люстрой, которую Герман купил в «Леруа Мерлен». Майя держала руки крест-накрест на груди, пальцами касаясь своих плеч. И эти растопыренные, слегка согнутые, бледные длинные тонкие пальцы с безупречно накрашенными ногтями выглядели уступчивыми и покорными, будто она просила Германа защитить ее от самой себя.
На минуту он задумался. Что теперь делать? Уйти, убежать, забыть? Разве есть другие варианты? «Странно, – подумал Герман, – что я не заподозрил измену, когда увидел их вместе на Арбате. Представить не мог, что этот урод способен закрутить мозги Майе и элегантно соблазнить ее. Ни о чем не догадывался тот, кем я был прежде, когда Ян обещал устроить ей престижную персональную выставку и помочь купить мастерскую для работы».
Я встал, не ощущая свое никчемное тело, и подошел к окну. Герман остался лежать. Они притихли за моей спиной. Раздвинул занавеску, и на меня глянула равнодушно и безжалостно окраина мегаполиса с бесчисленными рядами освещенных окон. Вдали красными, желтыми и белыми огоньками двигалась ночная кольцевая автодорога. Кажется, я ни о чем не думал, пребывая в шоке.
Словно опомнившись, я повернулся – и внезапно ощутил бесконечную свободу между яростью своей и безысходностью. Ярость требовала незамедлительного действия, а безысходность – смирения и покорности. И первой мелькнувшей мыслью было прямо сейчас убить Майю – кажется, никогда прежде я не был так близок к преступлению. Я даже успел сообразить, что наиболее легкий способ – это придушить подушкой: не надо никуда бежать за топором, и кричать жертва не сможет, да и крови не будет, и глаз при удушении не увидишь. Она будет беспомощно барахтаться, я не дам ей возможности просить о пощаде. Она уже не вернет своей любви ко мне. Никогда!
Потом она представилась мне на миг жалкой шлюхой, и я отвернулся, укротив свою ярость. Но, скорее всего, я только потому не убил ее в ту минуту порывистой свободы, что не хотел, чтобы она унесла с собой в могилу свою тайну. В ее измене словно таился призрак моего исчезнувшего прошлого. Она не должна была, не могла мне изменить, и вот эта предполагаемая невозможность предательства и ошеломила меня признательным фактом измены. Она не могла это сделать, потому что она просто не думала, любила без мысли, любит или не любит. Я считал ее чувствующим, но не думающим существом. Но оказалось, она расчетлива и безжалостна!
Очевидность поражения не смиряла, а, напротив, вызывала желание противодействовать. Временами я пытался укротить свою ярость отчаяния, перестать надеяться и в то же время в негодовании отвергал всякую попытку смирения. В итоге возникало чувство безысходности без конца и края, а в центре всего этого находилась недосягаемая женщина, которая до сих пор была моей и только моей, – женщина, от которой теперь будто зависела вся моя жизнь, но при этом она хотела только одного – чтобы меня вообще не было рядом с ней!
12 мая, ночь – смятение
Прошло