О книгоедстве. Цви Владимирович Найсберг
время как простые обыватели весьма апатично тянут обыденную лямку ради своего собственного повседневного благополучия.
Но тут, ясное дело, имеется в виду одно лишь абсолютное большинство, а вовсе не все люди, каковы они собственно вообще есть.
Но даже и посреди тех, кто и вправду вполне всерьез интересуется общественной жизнью, абсолютное меньшинство по-настоящему «харкают кровью» по поводу буквально-то всеобщего грядущего благоденствия.
А вот у литературных гениев зачастую все – это было именно так – им душу неизменно терзало все то, что где-либо происходило в их-то стране да и не только уж в ней.
70
А, впрочем, речь тут далее пойдет именно о российских писателях, чей безграничный вклад в литературу стал истинным достоянием всего мыслящего человечества.
Да только их роль в истории развития самосознания российской интеллигенции весьма и весьма трагична, и совершенно неоднозначна.
Их слишком угнетала вся та повседневно их окружающая невзрачная действительность, а потому каждый из них именно так, по-своему, подчас ведь пытался столь яростно и благодушно растаскивать бревна того самого весьма стародавнего имперского острога.
Им виделось во сне и наяву сколь явственное превращение старого быта в нечто новое и далее никак уж нисколько вовсе не праздное.
Да только смотрели они на все их окружающее взглядом ироническим и порою совершенно обезличенно циничным, а надо было им куда поболее посочувствовать именно народу, а не всем тем идеалам, что были к нему и его извечному страданию весьма умозрительно да и более чем однозначно глумливо до чего только наспех восторженно, без году неделя притерты.
Однако при этом никак нельзя забывать, что и они тоже, в сущности, плоть от плоти своего ревизионистского 19-го века, в котором буквально все сразу подпало под вполне устойчивое и безгранично многозначительное сомнение.
71
При этом надо бы сразу заметить, что все общеевропейские веяния в той-то прежней России попросту разом более чем баснословно утрировались, доходя ведь при этом до самого сущего комизма.
Однако сие вовсе не значит, что гении российской литературы (и, кстати, общемировые классики) нисколько не знали свой народ – знать-то они его действительно знали, да только все их знания носили исключительно подчас умозрительный характер.
То есть, при всей четкости характеристик внешнего поведения внутренняя суть от них фактически так ускользнула.
Исключением тут может быть разве что один доктор Чехов, да еще отчасти и Достоевский, однако в его описаниях русского общества неизменно присутствует слишком вот безмерно глубокое самокапание.
Причем у всех же писателей 19-го столетия, пожалуй, была самая несомненная сила для того, чтобы хоть чего-либо со временем довольно-то действенно переменить.
Да вот, однако, могли они при этом весьма грубо и более чем незатейливо ошибаться, пребывать