Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть. Людмила Дегтярь
лебедушка-девица,
Сладки сахарны уста!
Распалила страсть жар-птицей,
За любовь товар отдам!
– Нет цены девичьим ласкам, —
прошептал тут ветерок.
– Златом-серебром напрасно
за любовь завел ты торг!
– Не губи, краса, отказом,
Для меня ты краше зорь!
Дева тихо тут созналась:
Любит парня с давних пор!
Внизу гулко стукнуло, продолжительно заскрипев входной рассохшейся дверью. Послышались тяжелые шаги по лестнице, шарканье перед входом и в светелку ввалился Иван Шуйский, втиснувшись в низкий проем двери. Он, как и брат, отличался богатырским сложением.
Рыжая пышная борода, крупноватые улыбчивые губы, налитые щеки Ивана предполагали добродушие и мягкотелость, но плутоватые глаза говорили о притворно-обманчивой внешности: внутри поживал невиданный сквалыга.
– Родичи, будьте здоровы! – пророкотал он, удивленно осматривая горницу с разбросанными вещами.
– И тебе того же, – недовольно взглянув на брата, сухо ответил Василий.
Меж собой братья были близки, хотя обычно старший Иван уступал младшему Василию, как более сообразительному и находчивому.
– Браток, что за свара тута? – удивленно вопроосил Иван Васильевич, пристально посматривая то на брата, то на невестку.
– Да не… Все ладно: по-доброму, по-семейному, – отнекался Василий.
– Хм! Коль по-доброму, отчего «на нерве?»
– Тебе почудилось, – блеснув очами откровенно-красноречиво на брата, Василий подчеркнул, что тот явился некстати.
– А-а-а… Понятно… А ежели как на духу, чаго не поделили?
– Говорю, все тихо, мирно!
– Хм… На слух вродесь не жалуюсь! – насмешливо бросил Иван, поведя плечом: «Не хошь говорить, не больно надо!»
Не ожидая приглашения, Иван примостился на лавке.
Последив за занятием Василия, старший брат перевел взгляд на раскиданные одежки.
– О! Гляди-ко! Не знал, что у Дарьи Лексеевны столько одежи, – завистливо изрек Иван, мечась зорким взглядом по добротным вещам. – Прям-таки, загляденье! Невестка, чего устроила переполох?
– Да так… От нечего делать пересматриваю тряпки, – нехотя бросила Дарья, пряча покрасневшие от слез глаза.
Иван Шуйский был жаден до невозможности. И, не скрывая, придирчиво осматривал богатые наряды молодицы, пожирая одежки загоревшимся алчным огнем.
Обычно Иван чуял выгоду носом, как собака дичь! И не гнушался заполучить нечаянный прибыток в дом, коль он доставался легко. Даже из-за мелочей, не смущаясь, горланисто ввязывался в свору, будь то боярин или смерд. В такие минуты его глаза, и без того большие, выпячивались, белки наливались, от носа под щеками прорезались резкие складки. Распалившись, как самовар, преображался в безобразного мужичка.
Иван ухватил пятерней несколько стрел, принявшись внимательно их осматривать.
– Знатные наконечники! Чья работа?
– Ездил до князя Свиридова… Ефим-кузнец… кует…
– Гожие! –