Я буду помнить. Ксения Нихельман
позавидовал красивым фотографиям, но никак не самой Милене. Кто-то иногда испытывает к ней сожаление, например Анна Ильинична, и дарит светлую улыбку, протягивая руку с редкой конфеткой. А кого-то она злит, сама и ее печальная история происхождения. А кого-то ее близкое существование пугает, и этот кто-то старается держаться от ее семьи и дома как можно дальше. Но сегодня в школе ей позавидовали…
Она разложила перед собой фотографии. Никто из школьников никогда так и не узнает, что она их немного обманула. Станет ли им от этого плохо? Вряд ли. Просто фотографий отца у нее не имеется, да и, наверное, никогда уже и не будет. Его лицо она видела всего один раз – на деревянном кресте прибитая железная фоторамка с датами жизни и смерти. Вот потому она без разрешения взяла снимок Ванечки, своего родного дяди. Об этом тоже никто из школьников не узнает, потому что его лицо никто и никогда не увидит, из-за того что он больше никогда не поднимет ни на кого свой пронзительный взгляд с прищуром, будто насквозь, будто прямиком в душу глядит. У него нет могилы, но о нем есть память, и не только в старом обветшалом фотоальбоме в красном бархате. У его семьи есть память, однако нет места, где ее можно почтить.
Тринадцатилетний Ваня больше всего на свете любил воду. Жаркие, летние и свободные от школьных занятий и домашних забот дни он с друзьями проводил на речке. Яркое солнце, водная гладь и крутой берег, с которого мальчишки бросались вниз. К вечеру все возвращались загорелые, уставшие, пропахшие речной водой и счастливые. Дома он брал на руки маленькую Женьку и носил по комнате, рассказывая ей о речке и солнце, о своих друзьях и о рыбе, которую поймал рано утром и сразу же принес матери. По дому уже витали аппетитные запахи жареной рыбы, и слышалось шкворчание накаленного масла на сковороде. Женька беззаботно улыбалась и трогала пухлой ручкой волосы брата, которые от постоянного нахождения на солнце так выцветали, что приобретали сияющий блеск. Когда Зоя вышла из кухни к детям, она на мгновение замерла и перестала дышать, так ей не хотелось прерывать их. Ей казалось, что от сына прямо исходит солнечное тепло, впитанное за весь день, а в глазах, как в отражении, застыла вода, глубокая и безмятежная. Боже, как же она любила глаза сына! Ни у нее, ни у Алексея не было такого цвета глаз. У Светы они были холодные и прозрачные, как сама пустота… Зоя тряхнула головой, нет-нет, нельзя об этом думать, нельзя их сравнивать. У Ванечки с самого рождения такой взгляд добрый, притягивающий, не как у других новорожденных – мутный, неосознанный, даже слегка туповатый, словно озираются по сторонам и думают, ну какого же черта я тут очутился? У Женьки же взгляд отцовский, большие темные глаза, но хитрющие, как у лисы. Зоя ласково улыбается… На загорелой мальчишеской шее, в расстегнутом вороте клетчатой рубашки, виднеется крестик, маленький, серебряный. У Женьки точно такой же, на пухленькой, белоснежной