Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
так и будет дождить? – поинтересовался Сталин.
– Дань осени, – ответил Берия.
– И насколько может затянуться эта «дань»?
– Минут на десять, – ответил Берия. – Самое многое на полчаса.
Берия кинул пробный шар – заговорил по-грузински.
Сталин – как-то подходя – воспринял это как должное, чем и воодушевил Лаврентия.
– Ну как Европа? – вдруг последовал вопрос, которого Берия не ожидал.
– Гниет, но процветает.
Ответ не из оригинальных.
Так он ответил Генриху Ягоде, когда вернулся из Парижа.
– Что гниет, – назидательно начал Сталин, – это хорошо. А вот что процветает, – это ваш недогляд.
Берия чуть дернулся в коленках.
Так он означал свою готовность на дерзость.
Но этого не понадобилось, потому что Сталин сказал:
– Мы ничего не собираемся разрушать. А просто не будем давать строить.
Пенсне Берии закричало:
«Каким образом?»
А глаза за их стеклами, осуществив переморг, согласились, что так оно и будет. Причем не менее как безусловно.
– Меня обвиняют, – сказал Сталин, – что я огруз.
– Может, огрузинился? – подсказал Берия по-русски, поскольку Сталин вдруг отринул свой родной язык.
«К чему бы это? – подумал Берия.
А Сталин сказал:
– Люди, как правило, тогда осознают свою неправоту, когда поправить уже ничего невозможно.
И это было произнесено по-грузински.
Ответ же на письмо Надежды, как всегда, размашисто прост:
«Татька!
28-го августа послал тебе письмо по адресу: «Кремль, Н. С. Аллилуевой». Послал по аэропочте. Получила? Как приехала, как твои дела в Промакадемии, что нового, – напиши.
Я успел уже принять две ванны. Думаю, принять ванн 10. Погода хорошая. Я теперь только начинаю чувствовать громадную разницу между Нальчиком и Сочи в пользу Сочи. Думаю серьезно поправиться.
Пиши что-нибудь о ребятах.
Целую.
Твой Иосиф».
Нет, негоже, если бы она его звала, скажем, Еськой. Что-то в этом было бы иудейское. А «Иосиф» – это как-то без подвоха, что ли.
– А в деревне сейчас война.
Это – через раскрытое окно – слышит опять он голос садовника, безостановочно что-то стригущего и обрезающего.
Только сейчас он говорит не с кустами, как давеча, а с Лаврентием Берией, кажется, нынче играющего роль дьявола, поскольку явился во всем черном.
Что он ответил садовнику, Сталин не услышал. Зато явственно долетела еще одна фраза, сказанная холителем деревьев:
– Каждый должен переболеть чувством вины перед народом.
У Сталина надломилась бровь.
Оратор, кажется, влез в дебри недозволенного. И это, видимо, понял Берия. Потому как поспешно отвел его от окна.
Насколько далеко, можно было догадываться, поскольку больше лязга ножниц тут не наблюдалось.
Сталин даже как-то хотел поинтересоваться, куда исчез садовник, да потом раздумал. Ибо ему не все равно ли. Ну одним говоруном стало меньше. Кстати, откровенные болтуны