Танцующий солдат. Вячеслав Нургалиев
от психического дискомфорта и интеллектуального труда. Сначала я подумал, что они либо просто ослышались, либо перепутали профиль, либо ошиблись со временем и местом действия событий, либо действительно направлялись в медпункт. Но я был не прав. Оказалось, спортсмены. Шахматисты. (С одним из них, кстати говоря, позже мне довелось некоторое время служить в Доме офицеров). Ушел даже один бухгалтер. Только нас с Мишкой так пока никто и не считал нужным брать под свои знамена.
Наконец, прозвучало «Переводчики есть?». Немецкий я любил и иногда понимал, но не всегда помнил. Из документов у меня было лишь невзрачное свидетельство об окончании двухмесячных курсов МГУ и огромное желание совершенствовать свои филологические знания. Проникшись огромным уважением к своей решительности, мне не составило большого труда сделать два шага вперед.
На весь поезд с такой загадочной профессией нас оказалось двое. Я, после «кулька», и один парень после минского института иностранных языков. Но переводчик был нужен один.
Немного хамоватый сержант проводил нас в курилку за казарму. Там плотным кольцом нас обступили все его подручные «специалисты». В таком антураже обычно проводят бои без правил. В середине «ринга» на табуретке стоял телевизор, к которому через подвальное помещение был протянут кабель. Это и был наш противник. Мы по очереди должны были переводить блоки новостей восточно-немецкого телевидения.
Мой конкурент переводил медленно, постоянно заикался и опасливо поглядывал то на тестирующего сержанта, то на меня. Сержант с видом доки поначалу только покачивал недоверчиво головой и ухмылялся. Создавалось ощущение, что экзаменатор только и ждал того, чтобы в любой момент растоптать своим лингвистическим гением новоявленного специалиста. И такой момент вскоре настал. Сердце германиста в сержанте, видимо, захлебнулось от негодования, он громко выдохнул и начал говорить. Или ругаться. Или задавать вопросы. Или что-то еще. Интонационный строй речи оставался загадкой, как, впрочем, и сам язык, на котором он говорил. За ним скрывалось нечто далеко готское и нечто близко рязанское. Все это делало совершенно бессильным перед дешифровкой языкового кода. Вербальная бомбардировка продолжалась, полностью равняя с землей наше представление о языке Шиллера и Гёте. Мысли путались в голове. Диалект? Голландский? Или такой он и есть настоящий немецкий? В голове царила полная филологическая неразбериха. Я стал еще внимательнее прислушиваться и вскоре пришел к однозначному мнению, что и сам экзаменатор не понимал того, о чем он говорит. Немецкий в нем умер, не родившись. Он едва мог связать пару слов, путал падежи, значения и артикли. Если всю эту речевую абракадабру можно было бы перевести на русский, то это звучало бы примерно следующим образом: «Я говорить ты. Чтобы зачем. Когда потом я быть немецкий почему. Сколько работать грязные руки. Я сержант. Дождь по армии. Вставать, когда товарищ».
Парень