Танцующий солдат. Вячеслав Нургалиев
учений.
Не лучше дело обстояло и с прочими далеко не вокальными жанрами. Не буду останавливаться на них подробно. Замечу лишь, что в основном они были неуставными и чаще обычного становились калькой уголовных отношений.
Па №6. Вюнсдорф
Либерозы закончились. Мы присягнули на верность Советскому флагу и отправились охранять покой ГДР. Меня и ещё одного моего земляка, Серёгу Рошинца, направили в Вюнсдорф, в город, в котором тогда находился штаб армии и дом офицеров ГСВГ. К нему мы, собственно, и были прикомандированы.
Серёгу выбрали во Франкфурте как актёра. Центральному Дому офицеров ГСВГ требовался кто-то, кто мог поставленным голосом объявлять номера на показательных концертах для генералитета. Серега был выпускником Щуки30. Говорил артикулировано, с чувственным придыханием и причесанным ударением. Поэтому на него и была возложена эта нелегкая миссия. Однако, до ее исполнения дело пока не доходило.
Дело пока не доходило и до музыки. В свободное от построений и военной подготовки время, мы или штукатурили, или сгребали граблями листву, или все время что-то переносили, красили, докрашивали, перекрашивали, прибивали, отрывали, штукатурили, счищали, отдраивали, мастачили, мели.
Если удавалось выкроить свободную минуту, то на нее тотчас слетались «старшие» товарищи. Их нравственный жандармский кодекс закреплял за ними право распоряжаться любым временем молодого военного поколения. Особенно свободным. Особенно ревностно они относились к нашему сну. Спать или на дедовском сленге «топить на массу» можно было, если это допускали эти самые «массовики-затейники».
Чем они занимались в ДО для меня было загадкой. Они не были ни переводчиками, ни художниками, ни актёрами. Если они к чему-то и имели отношение, то только к Западной Украине. В основном это были выходцы из Полтавской и Львовской областей. Естественно, на правах своего призывного превосходства они устанавливали свои правила поведения, наказания и унижения. Западно-украинские – по форме, издевательские – по существу.
Нетерпимее всего вся эта «западенская братия» относилась к жителям столицы. Они считали нас каким-то зажравшимся, распухшим от удовольствий и калорий, бесполезным человеческим материалом, не испытавшим тухлого «удовольствия» существования в заднице жизни. Жизни без идеалов, без будущего, без колбасы. В те годы почему-то именно «колбасный фактор» был наиболее важным сравнительным элементом компаративной экономики и жестким аргументом продовольственного превосходства столицы над регионами.
Вековая зависть, умноженная на ущемленное провинциальное достоинство и возведенная в степень интеллектуальной обделенности, давала повод для постоянной агрессии в отношении «столичных штучек». В этом было что-то непонятное, примитивное, животное, жалкое, рабское.
В их сердце жил раб. Раб, который ужасно хотел почувствовать себя господином, чтобы восстановить кармическое равновесие,
Народное название московского театрального института имени Бориса Щукина.