Затянувшийся отпуск с черной кошкой. Александр Сеземин
весь стакан.
Мне удивительно просто было разговаривать и легко находиться рядом со Степанычем и тетей Шурой. Скорее, это тревожило, чем радовало, я не мог разобраться в своих чувствах. По своей натуре я был нелюдим, плохо сходился с людьми, и отношения с ними складывались большей частью вынужденно.
Начавшиеся вчера перемены, оказывается, отразились не только на моем мироощущении, но и на видении людей, отношении к ним. Это прежде всего коснулось моих новых знакомых, Степаныча и тети Шуры. Конечно, в том, как мы быстро сошлись, во многом была их заслуга. Эти любящие друг друга люди, которых невозможно было представить порознь, распространяли любовь вокруг себя, а их открытость и доброжелательность только способствовали этому. Хозяева искренне радовались мне, нашим, чуть ли уже не семейным, отношениям.
Сейчас мне просто страшно было вспомнить тот, другой мир, мир корысти, обмана, интриг, в котором я пребывал еще вчера и куда мне все равно предстояло вернуться. Пока я оттолкнул от себя эту мысль.
– А вы не всегда жили в деревне, – перевел я разговор на хозяев.
– Заметно? – усмехнулся Степаныч.
– Воспитание и образование не скроешь.
– Я военный. Шура – тоже, военврач. Были когда-то. Сейчас – пенсионеры.
– А здесь давно?
– Лет пятнадцать. Мы ведь тоже лександровские.
– А-а-а, так мы земляки, значит!
– Выходит так. Как стряслось все с сыном, остались мы с Шурой одни. Сноха вон как. Перед знакомыми стыдно. Дослужили до пенсии, продали квартиру в Александрове и подались сюда, с глаз подальше. Так и живем с тех пор.
– Привыкли?
– А куда денешься. Сначала нелегко было. Потом понравилось. Огород, куры, кролики – живем.
– Людей здесь мало, плохих нет, не приживаются, – добавила тетя Шура и вышла в спальню.
Скрипнула дверца, что-то тихо звякнуло, она вернулась в комнату, с гордостью неся на вешалке парадный мундир подполковника. Степаныч обернулся, махнул рукой, но было заметно, что ему тоже приятно. На мундире поблескивали два ордена Красной Звезды, медали, золотой ромб академии, имелась и нашивка за ранение. Вот тебе и Степаныч! Сельский житель!
– Вижу, непростая служба была? – уважительно заметил я.
– Всякое было, и повоевать пришлось. Хватает еще на земле мест, – горько усмехнулся Степаныч, разглядывая награды и, наверное, вспоминая про себя историю каждой.
Мне, конечно, очень хотелось услышать о годах службы Степаныча, однако он к такому разговору был не расположен.
– Убирай, – решительно сказал он жене, закончив придирчивый осмотр мундира. Чувствуя мой интерес, добавил: – Не сейчас, как-нибудь потом.
Непростые истории стояли за каждой наградой.
Наконец закончился наш затянувшийся завтрак, а я так и не знал, что мне делать дальше. На помощь пришел Степаныч:
– Так ты, значит, в отпуске?
– Отпустил начальник на две недели.
– Погости у нас, потом и в Александров успеешь.
– Да,