Глиняный род. Татьяна Владимировна Фильченкова
не сдержался Умир, вскочил с места.
– Сядь! И не встревай, когда старшие говорят! – усмирила его Благожа и снова обратилась к Сувру: – Умира я наставлю, чтобы Коряшу взял, а Медару оставь. Как ей хранительству учиться, если думы будут о дите да о муже, которого вскоре к предкам провожать?
Сувр вздохнул:
– Ну, принуждать тебя я не могу. Воля твоя, как решишь, так и будет.
Он поднялся было, но Благожа остановила:
– Вот ещё что. Пришло время Тихуше имя давать.
– Выйдет ли он разумным?
– Выйдет. Он не слышит, оттого и не говорит, а по губам всё понимает. Испытай его!
Сувр повернулся к Тихуше, сидящему на лавке. Зрин толкнул его тихонько и указал на ведуна.
– Подойди ко мне! – велел Сувр.
Тихуша выполнил.
– Кто тебе родуша?
Тихуша показал пальцем на Благожу.
– Чем едят? Где хлеб пекут? В чём воду носят?
Тихуша указывал то на ложку, то на печь, то на ведро.
Сувр хмыкнул весело:
– Гляди-ка, и вправду понимает. Так и быть, на солнцеворот наречём его. Что ж, прощай, Благожа, прощай, челядь глиняная. Свидимся на выборном дне.
Ретиш отступил в тёмный угол, чтобы выходящий ведун его не заметил. Как только Сувр спустился с крыльца, заголосила Медара. Ретиш вбежал в дом. Она кинулась в ноги к Благоже, спрятала лицо у неё на коленях и благодарила сквозь рыдания:
– Ох, родуша, отстояла ты меня.
Умир же сидел хмурый, смотрел в стол.
Ретиш хотел было стащить кусок пирога, как его потянул за собой Зрин.
– Идём, что покажу, – зашептал он.
– Никуда не пойду, пока не поем! – вырвался Ретиш.
Зрин зажал ему рот, только Благожа на них и не смотрела, подняла Медару и увела к себе в закуток. Умир и головы не поднял.
– С собой возьмём. – Зрин расстелил чистую тряпицу, сложил в неё пирогов, хлеба, политого мёдом, снова потянул Ретиша из дома и привёл к сараю.
Ретиш попятился:
– Чего тут делать? Меня от глины воротит уже.
– Так я их тут спрятал.
– Кого их?
Зрин распахнул двери и полез на чердак. Ретиш не стал дожидаться ответа, разложил пироги на верстаке и принялся уплетать. Зрин спустился с тяжёлым узлом и поставил его перед Ретишем. Тот глухо брякнул, будто в нём миски были. Развязал. Оказалось, что это глиняные плитки с говорящими знаками. Ретиш чуть не подавился со страху.
– Это Благожины?! Да она нас обреет!
– Не её. Эти я сам делал.
– Когда?
– А по зиме. Она Умиру дала читать, а я рядом был, тоже читал и угольком на полене царапал. А потом уж на глину перенёс и обжёг.
– Как ты успел? Чего меня не позвал?
– Я звал. Да тебе больше с мальцами на горке забавляться хотелось.
Ретиш не помнил. Про то, как с ребятнёй с обледеневшего пригорка на реку съезжали – помнил, а чтобы Зрин звал – нет. Он протянул руку к плиткам, но Зрин не дал.
– Не лапай! Умойся сперва.
По пальцам и правда стекал жир. Хорошо, что в сарае остались