Глиняный род. Татьяна Владимировна Фильченкова
не свечи, а солнце горело.
– Не похоже на пожар. Видать, у них тоже праздник, – рассудил Зрин.
– А чего у них в доме том?
– Не знаю. Чужаки тогда спрашивали про дом хвалы, вот, наверное, и построили. Взглянуть бы, чего у них там.
В Ретише удаль взыграла.
– Давай сплаваем, посмотрим.
Зрин рассмеялся:
– Братец, у тебя брага ещё не выветрилась, оттого смелый такой?
– Мы осторожно, только с берега. Ну же, Зрин!
Может, Зрин и решился бы, да позади раздался хмельной смех и пение. К реке шли Нежан с Силаном и Емве с Зарни. С ними были Дора и девицы деревянных.
– Привёл же их Куль! – прошипел Ретиш.
– Или Ен. Это знак, братец, что не стоит к чужакам соваться. Идём домой, пока не заметили.
Встречаться с Емве Ретишу совсем не хотелось. Скрывшись в ивняке, они со Зрином поспешили домой.
8. Дары
Тюфяк Умира был пуст. Ретиш не сразу сообразил, что он с женой спит в пристрое, и тут же обрадовался: больше никто не будет ворчать, если им со Зрином понадобится поговорить. Правда, в эту ночь сил на разговоры не осталось, сон сморил быстрее, чем голова коснулась подушки.
Ретиш не слышал, когда вернулась Благожа, но наутро, пока все спали, она уже хлопотала у печи.
Умир с молодой женой вышли к завтраку последними. Коряша пряталась за его спиной и не смела поднять заплаканных глаз, и как бы она ни напускала на себя серьёзный вид, нет-нет да и улыбалась счастливо. Умир усадил её подле себя и всё подкладывал ей ломти пирогов послаще, а она так смущалась, что и есть не могла. Ретиш всё рассматривал новую родственницу: зубы белые, да кривые, щёки румяные, да все конопушками усыпаны. Только глаза, зелёные, что вода в заводях, из-под мокрых ресниц сияют.
Коряша заметила его взгляд, подняла голову.
– Братец, я знаю, что неказистая. Умиру бы такую жену, как Ислала, только благодарнее и вернее меня он не сыщет. Каждый день за него хвалу Ену возносить буду.
Зрин вдруг стукнул миской по столу, вскочил.
– Да что Ислала?! В ней жизни не больше, чем в зуде. Слепи такую – никто и не различит, где настоящая, а где глиняная. Сестрица, Ислале бы духу не хватило сказать, как ты вчера.
Коряша ещё больше разрумянилась, вновь опустила глаза.
Благожа покачала головой, выговорила Зрину:
– Мятежный дух усмирять следует. И не вздумай больше заговаривать о том, чтобы людей из глины лепить.
Коряша вступилась:
– Родуша, вы смиреннее меня не найдёте. Что до вчера, так это я с отчаяния. Больше речей таких не услышите, во всём вам послушной буду. Я никакой работы не боюсь. Меня матушка только стряпать и ткать не учила, говорила, что всё одно из корявых рук ничего доброго не выйдет.
Благожа смягчилась, погладила Коряшу по плечу:
– Была бы душа чиста – любыми руками доброе дело сладится.
В ворота грохнуло, будто в них камень бросили.
Зыбиш охнул, Медара вздрогнула, Коряша побелела.
Благожа поднялась, проговорила:
– Кто