Русалим. Стихи разных лет. Станислав Минаков
меж ними пятидесятую часть.
Сердце сжимается, старче, но не ложись на диван,
наглядись на экран монитора всласть,
где мерцает со спутника сброшенная строка.
Посмотри хорошенько: может, её и нет?
…Отомри, не стой, как безмозглый братан сурка
на бутане столбом. Это и есть Internet.
Но виртуальны не были: набережная, река,
аттракцион – обозрения синее колесо,
солоноватые плечи, бережная рука
и на подушке млечной откинутое лицо.
Вновь перечтёшь, и тотчас вспомнится наугад —
призрачной давности, видимый как сквозь сад, —
непостижимо сладкий, сладостный виноград —
в пальцах её на клавишах, двадцать секунд назад.
Чем же дотянешься, «ягодка», до лядвей её, ланит?
Стисни колени крепче, уйми этот жар планет.
Чего тебе надобно, старче? Пространство тебя – хранит.
Буквы займут вакансию. Это и есть Internet.
Кафе «Третiй Рiм». Зимний вечер в Ялте
Остановись, мгновенье! Ты не столь прекрасно, сколько ты неповторимо.
Хотя повырастали из одёж Над пропастью во ржи (при чём тут рожь)… … И всё же это пропасть – пропасть всё ж…
Окраина Имперьи. «Третiй Рiм»:
мы спрятались в кафе – меж временами.
Глядим на шторм и молча говорим
о мучениках царственных. Над нами
бело́ витает облако белы́м —
четыре девы, мальчик в гюйсе1 синем;
царёвы дети дочерьми и сыном
нам собственными грезятся – самим.
Пять ангелов – пять деток убиенных.
От фото, что в Ливадии на стенах,
глаз не отвесть! И нового письма
икона есть, пронзительна весьма,
в Крестовоздвиженском дворцовом храме,
куда и мы в смятении и сраме
всё ж, бледные, ступали на порог —
о тех скорбя, чью смерть предрек пророк.
Чья смерть страшна, у тех прекрасен лик.
Но горяча растравленная рана.
…Анастасiя, Ольга, Татiана,
Марiя, Алексiй…
В случайный блик
вмещён фонарь – на дамской зажигалке.
Тебе – эспрессо, мне – с жасмином чай.
И в поле зренья вносят невзначай
пернатый трепет голуби и галки.
Когда ты ищешь сигарету в пачке
рукою правой – северной батрачки,
подаренный серебрян перстенёк —
на среднем пальце – кажет мне намёк
на аристократичную фривольность.
Суп луковый прощаем за сверхсольность,
поскольку наблюдаем за стеклом
мир внешний, нас хотящий на излом.
В надрыве, доходящем до истерик, —
безгрешна чайка с именем «мартын».
Безгрошным Ялта
Гюйс – здесь: большой воротник (с тремя белыми полосками) на форменке – матросской верхней суконной или полотняной рубахе.