.
в сухое и лежа на лежанке у печи, где веселое пламя потрескивало, Яков продолжал дрожать. Жадно выпив стакан горилки и закусив сырым яйцом с окороком из чулана, Яков почувствовал, как тепло побежало по его телу. Тело стало каким-то неимоверно длинным и легким. Он как бы приподнялся над лежанкой и медленно поплыл. Сон растворил его…
Очнулся он от суетливого шума. Из горницы доносились шум озабоченных людей.
– Доброе утро, сынок, – Антон, сидевший у окна, повернулся к нему лицом.
– С добрым утром отец, – Яков потирал глаза руками.
– Ну ты й гаразд до сна. Мы уже думали, что помёр ты, более суток не открывал глаз. Все на свете проспишь и как дядькой станешь и не заметишь.
– А что случилось, отец?
– Ефросинья надумала рожать. Как ты уснул, так она и начала.
– А доктора вызвали?
– Да какой тут, сынок, дохтур. Бабы всю жизнь в поле рожали. Положит серп и в стог, пойдет, сделает свое бабье дело, да и снова жать. Так что, какой тут, сынок, дохтур, – Антон встал со стула и стал ходить взад и вперед по комнате.
– Так как же так, – Яков почесал затылок, – вы же сказали, что я более суток во сне.
– Так, сынок, так, – Антон остановился у стены и, повернувшись, оперся спиной о побеленную мазанку. На лице его была видно нервное напряжение.
– А она что же, уже более суток… И не родила?
– Да ты не думай, сынок, не наше это, бабье дело, – и он снова нервно зашагал по комнате.
И тут Яков спохватился. Поджав руками живот, он раздетый выбежал на улицу. Ветер продолжал хлестать дождевыми каплями по лицу, но Яков чувствовал лишь приятное облегчение от сокращения мочевого пузыря. Забежав обратно в сени, он попросил, чтобы ему дали срочно горячей воды и мыла. Раздевшись до пояса, он тщательно умылся и вымыл руки. Надев чистую рубаху и повязав волосы и бороду платком, он теперь был похож на янычара – турецкого воина.
– Тужься, деточка. Тужься, – слышал он, заходя в спальню.
Когда он вошел в горницу, бабы расступились перед ним. Лица их были удивлены: никогда ещё, по их опыту, мужчина не был допущен к таинству родов.
– Сюда нельзя, – самая смелая пыталась возразить.
– Спокойно, бабоньки. Я полевой врач. Я фельдшер.
– А хоть и фельдшал, всё одно нельзя, – преграждая путь, неугомонная знахарка была неутомима.
Яков слегка оттолкнул её и подошел к лежанке.
Прекрасные черты лица Ефросинии не выражали страдания, а наоборот, какая-то успокоенность была в них.
Яков пощупал пульс, пульс очень слабый, дыхание замедленное. Открыв веки, Яков заглянул в ее глаза – зрачки реагировали на свет.
Он только мог представить, как, прикрывая свой рот от удивления, женщины в голос ахнули, когда его длинный нос нырнул между ног роженицы. Такого в Винниках ещё не видели. Зато он ясно видел, что плод не был повернут головой на выход. Из развернутых половых губ торчали лишь кончики пальцев от ноги плода.
Когда он повернулся лицом к женщинам, лицо пожилой