Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья. Ольга Шипунова
толкая Шацкого, пытаясь вырваться из его рук. – У меня никогда не было такой бабы. Давай поделим… – он не успел договорить, потому что от удара Шацкого зубы его громко лязгнули, а сам он отлетел в сторону, взметнув вверх руки и ноги. Под тяжестью его тела пара кресел тяжело скрипнула и отскочила к стене. Сам Ростоцкий, пытаясь найти опору, тяжело поднялся, окровавленный рот его оскалился, а глаза заблестели ненавистью. Он выхватил свой маузер и бросился на Шацкого, загремев на весь зал:
– Ах, ты, сволочь! Ты на кого руку поднял?! На комиссара? Да я тебя пристрелю! Мразь буржуйская! Ты из-за шлюхи подзаборной на власть Советов руку поднял? Тебе не жить, Шацкий! – он принялся рукояткой бить Шацкого по спине, пытаясь добраться и до головы, очевидно, в пьяном угаре не в силах попасть пальцем на курок.
– Да приди в себя, Ростоцкий! Мать твою! Я не дам тебе ее обидеть! Приди в себя! – избивая друг друга, они по очереди от ударов падали на столы и кресла, раскидывая мебель. Пара стульев с грохотом рухнула на пол, у одного из них отломилась ножка. В большом зале началась суета: несколько матросов ринулись к малому залу, пара человек повытаскивала пистолеты и винтовки, наблюдая за дракой комиссара и Шацкого. Один из матросов даже попытался заскочить в малый зал на выручку Ростоцкому, но несколько товарищей остановили его, схватив за руки. Пока они мутузили друг друга, Ольга давно вскочила и, быстро оправив одежды, хотела убежать. Однако столкнувшись с пьяными красными лицами матросов, наблюдавшими за потасовкой, Ольга отступила в сторону, не решаясь пройти мимо их голодных мерзких взглядов, практически вжавшись в диван, оборачиваясь на Шацкого.
Он с разбитыми губами и носом держал Ростоцкого за ворот гимнастерки и, придавив его к заставленному объедками столу, нещадно избивал кулаками. Тот плевался сквозь окровавленные зубы, оплывшими от ударов и алкоголя глазами страшно смотрел на него, а сам яростно отбивался, поднимая ноги в черных солдатских сапогах и пытаясь твердой частью головы ударить Шацкого между глаз. Никита пытался обхватить его руками и свалить на пол, но тот не давался, тяжело вырываясь.
Неожиданно Ростоцкий в ярости взмахнул маузером и пальнул в стену. Штукатурка треснула и посыпалась на диван. Тут уже откуда-то подскочил Кленов в расстегнутой рубахе со следами помады на щеках и шее. Он замер в проеме и в бешенстве уставился на Ростоцкого, но не решался что-то предпринять, а лишь жалко отступил назад, в ужасе глядя на простреленную стену. А Ростоцкий пьяной рукой, которая ходила из стороны в сторону, не трезво стоя на ногах, пытался прицелиться в Шацкого.
– Брось, Ростоцкий, – Никита усмехнулся, опасливо поглядывая на мелькавшее перед ним черное дуло и предусмотрительно отходя подальше. – Ты что, Сережа? Одурел?
– Какой я тебе Сережа? – усмехнулся презрительно Ростоцкий, взглянув на него и на Кленова. Остальные давно ретировались. – Вы –