Техническая ошибка. Корпоративная повесть, лишенная какого-либо мелодраматизма. Александр Степаненко
напоминала Анатолию Петровичу о его выдающихся достижениях в жизни, его самых что ни на есть реальных успехах, его – не стесняться этого слова! – величии. Да, величии! Он, деревенский мальчишка, сидит здесь, напротив Кремля, и руководит важнейшим, ценнейшим звеном в сложном государственном механизме!
И вот он же, крупный государственный деятель, ради своих важных государственных задач, должен сейчас опять терпеть этого очкастого, этого черт знает что о себе вообразившего…
Правда, зубчатой, красного кирпича, стены не было сейчас видно – из-за тумана…
Сегодня утром президент Топливной собирался начать свой очередной, краткий, но заслуженный, отдых. Уже сейчас он должен был быть на пути в Куршевель. Однако вылет стоящего «под парами» корпоративного самолета пришлось отложить из-за внезапного вызова к Президенту и полученных там указаний. Но это было не страшно. Все вещи были упакованы, самолет ждал, и сразу после совместного заявления со Штегнером Ковыляев собирался отправиться-таки в аэропорт.
Часы пробили восемь. Ковыляев нажал кнопку и попросил пригласить Щеглова. Взяв бумагу со своего стола, Анатолий Петрович изобразил, что внимательно изучает ее. Никто, никто и никогда, не должен был даже подумать, что в своем рабочем кабинете он, президент Топливной компании, хотя бы секунду проводит не посвящённой решению очень важных и очень-очень сложных вопросов – государственной, несомненно, важности.
Щеглов вошел почти неслышно, тихо притворив за собой обе, образующие при входе звукоизолирующий тамбур, двери огромного кабинета. Ковыляев поднял на него глаза, делая вид, что оторвался от дела, по сравнению с которым разговор со Щегловым – походя происходящий пустяк. Но тут же его словно что-то выбросило из кресла, он вскочил и почти выбежал навстречу Щеглову, чтобы пожать ему руку. Пиарщик поздоровался молча, изобразив на лице некое подобие улыбки, напоминающее скорее утомленную гримасу. Ковыляев широко улыбнулся в ответ и пригласил Щеглова садиться.
Каждый раз, каждый раз ругал себя Анатолий Петрович, что нельзя так ронять себя в глазах подчиненных; но почему-то каждый раз именно со Щегловым выскакивал он здороваться из-за стола. Другим – он протягивал руку через стол, а то и вообще приветствовал только кивком, а тут – ну никак не мог себя удержать. Пиарщик – своим внешним видом (а, может, и не только им) – производил на него какое-то магическое воздействие. Ковыляев его пугался, хотя и нечего было, казалось, бояться: Щеглов был несоизмеримо, несоразмерно ниже его в иерархии; а все равно Анатолий Петрович чувствовал себя как кролик перед удавом: и ростом он был намного ниже, и меньше намного, и лицом своим Антон казался ему как-то явственно виднее его самого. Каждый раз, глядя на крупные, насмешливо славянские черты лица Щеглова (будто это не Толя Ковыляев, а этот московский сноб родился и вырос в самой что ни на есть патриархальной глубинке), слегка заостренные,