Техническая ошибка. Корпоративная повесть, лишенная какого-либо мелодраматизма. Александр Степаненко
гениальные его, Ковыляева, мысли – это они тут как тут. Или как попросить что-нибудь для себя лично, с милейшим таким подобострастием. Или как подсунуть платежик какой-нибудь на подпись, или затрат подкинуть в бюджет… А вот как проблему какую, настоящую, заковыристую, решить, как подсказать чего, объяснить (до всего-то ведь одними руками не дотянешься – а так-то, конечно, нет, не было проблем и вопросов таких, на какие бы он сам ответов не знал) – из них и слова не вытянешь. А как что-нибудь не только серьезное, но еще и опасное – так их и вообще сразу никого, все вечно или больны, или в отпуске, или где еще…
А вот те, что могли, – те не очень-то кланялись… А еще и хмурились, и спорили, и возражать, не дай Бог, начинали…
И ведь так сразу и не поймешь – тот человек или не тот?! Как определить?! Иного возьмешь – он поначалу и глядит восторженно, и даже почти кланяется, и так все ретиво и с порывом, а потом… И взгляд хмурый, и гонорок…
Не иначе, как теряли люди всякие ориентиры от хорошей жизни, не иначе, как мнили о себе лишнее, уважать себя начинали чрезмерно, что ли…
Взять вот, например… этого невыносимого московского сноба… этого Ще… даже фамилию его… уже не то, что произносить, уже и думать то ее не хочется!.. Ведь какой мальчик был тогда, пять лет назад! Какими глазами смотрел! Как аккуратно все записывал! И переспрашивал зачастую, и с каким интересом! И как внимал ему! И как старался весь, весь его богатейший опыт – и изучить, и перенять, и использовать!
А что теперь?! Хмурит вечно лоб свой высоченный, исподлобья как зыркнет прямо в глаза – аж мороз по коже бежит! Не записывает, все молчит и молчит, разве что «да» или «нет». А спросишь чего – два слова скажет и опять молчит угрюмо. Да и скажет-то так, что вроде и все по делу, и придраться-то особо не к чему. А здоровается как? Ни улыбки, ни поклона; и голосом таким, сухим-сухим, как скажет «здравствуйте», что кажется сразу: нет ему человека ненавистнее и омерзительнее, чем Толя Ковыляев…
И вот так – почти со всеми. И эти вот, которых с собой он привез, многие…. Он же, он – их привез, в люди, можно сказать, вывел, а они… Возомнили о себе, понимаешь… А цена-то им всем без него – грош, грош, да и то – ломаный…
Все, все, все – понабрались тут этого московского снобизма, все, все, все – не иначе как от Щеглова все и заразились!
И что с ними делать? Ну, кого-то уж и сплавил… но ведь их – полный офис!
Ну, ничего.
Вот придет время, поуспокоится жизнь, разберется он с ними со всеми. Наберет себе людей правильных, понятливых, людей аккуратных и исполнительных, начальство уважающих и почитающих, как и он сам.
И возьмет тогда все, абсолютно все – в свои руки! Не надо ему этих хмурых советчиков! Ни к чему это все; да и не такие уж они умные да грамотные, какими себя выставляют! Станет он тогда всем и всеми напрямую руководить, всё контролировать, всех сам направлять!
Без