Абхазия. Это моя земля. Киберпутеводитель. Иван Мордвинкин
а когда начало светать, вернулся к маяку, уткнулся в него лбом, наслаждаясь прохладой камня, и простоял так битый час. Потом, словно очнувшись, отстранился, ударил крепкую стену кулаком, снова заплакал и со всей дури запустил ненужные более ключи с утеса в море. Подождал, пока море сравняет место падения, и отправился, не оборачиваясь, восвояси. Маяк подумал, что никогда ему не понять людских загадок, но ценность их для него была еще менее ценности их лодок. То ли дело – синяя даль, неизменная, открытая, не дающая покоя.
Тогда маяк еще не знал, что люди изобрели электричество.
С тех пор больше уж никто не разводил в нем огня, не подливал масло в чашу каждый час, не протирал закопченных отражателей. Его крепкие стены со временем превратились в память. В археологию, в памятник былым временам. Он погас. Погас не только внешне, но, что страшнее, погас глубоко внутри, в самой своей сути, перестал быть. Люди возвели новый. Он сверкал краской и по ночам слепил его своим орлиным лучом. Старый маяк был выше ревности. Он отдавал себе отчет в изменчивости времени. Он вообще много знал о времени, куда больше, чем все эти люди, чем их угодливые, вертлявые лодчонки. Он даже с удовольствием бы пообщался с тем, новым. Его интересовало, как устроена его внутренность, какие невиданные прежде технологии и механизмы вложили люди в его создание. Ведь, по его разумению, все новое должно в значительной степени и по многим пунктам превосходить старое, а иначе какой резон отказываться от одного в пользу другого? Однако новый маяк был далеко, и, как бы ни хотелось с ним пообщаться, поговорить, они могли только видеть друг друга. Молодой маяк-атлет и старый маяк, пусть и уступающий в блеске и мощности, но сохранивший свою седую стать, свою осанистость, на которой время поставило свою печать, свой сертификат качества. Им не в чем было соперничать. Отправленный в отставку маяк искренне желал, чтобы новый в сто крат лучше, чем он сам, выполнял свои обязанности. Он верил в него. Видя изо дня в день, как у его подножия, в дальней бухте стайками роятся лодки, старый маяк лишь понимающе улыбался. Он и в этом находил почву для познания, он постигал законы сущего.
С тех пор, как его функции стали более не пригодны людям, его интересовала только синяя даль. Удивительное дело, в мире было что-то старше и неизменнее его! Синяя даль всегда была, сколько он себя помнил, и всегда оставалась одной и той же. Маяк знал, что даже если ночь, если буря и шквал такой, что он едва мог своим лучом дотянуться до моря, то стоит только проясниться, истлеть хмурой облачности, и перед ним снова расстелится ее величие. Он всерьез начал думать о ней только сейчас. В то время, когда он рассматривал лодки, ему не было никакого дела до нее. Когда в нем разжигали огонь, он сосредоточенно бросал отблески во тьму, выискивая в ночи корабли. И лишь теперь, когда он потерял интерес к одному и его отстранили от другого, ему ничего не оставалось делать, как взглянуть