Свечи на ветру. Григорий Канович
меня тогда еще на свете не было.
– Зато был я, – сказал Лейзер. – И все учителя были живы. – Он положил на стол руки и посмотрел на свои пальцы. – А теперь они, голубчик, почили в бозе.
– Кто?
– Мои пальцы. Все десять учителей.
В избе стало тихо. Только слышно было, как хрустит под желтыми зубами Лейзера краюха, и хруст ее во мне отзывался непонятным страхом и болью.
– А ну-ка, покажи мне свою бандуру.
Я протянул Лейзеру футляр. Он вынул скрипку, осмотрел ее и бросил:
– Доктор подарил?
– Докторша.
– Я у них на свадьбе играл, – вспомнил Лейзер. – Старик Левин, отец невесты, одолжил мне на вечер свою скрипку.
– Выходит, она старая?
– Скрипки, голубчик, не люди. Скрипки не стареют. Вот говорят, где-то в Германии или в Австрии есть такая, которой три с половиной тысячи лет, а звук у нее, что твой мед.
– Неужели? – усомнился я.
– Говорят, будто сам царь Соломон вместе со своими женами ее слушал. А еще говорят, будто первым скрипачом у него был старец слепец с молодыми, как у юноши, пальцами, и слухом горлицы. Господь Бог даровал его рукам и ушам вечную молодость, а все остальные члены состарил. Никто с ним не мог сравниться ни в Иудее, ни в Египте. Когда вороны, предвестницы зла, пролетали над ним, они сгорали в воздухе и пепел их носился над шатрами.
– А отчего они, реб Лейзер, сгорали?
– От его игры. Она испепеляла зло, ибо была сильной и жаркой как пламень… Жаль, голубчик, но ты пришел ко мне после похорон…
– Чьих похорон?
– Я же сказал: моих пальцев. Разве ты не слышал, что у каждой вещи на свете есть свое кладбище?
– Не слышал.
– А еще собираешься стать свадебным музыкантом. Музыканты, голубчик, хоронят свои пальцы в карманах или в волосах на затылке.
– Но ваши пальцы, реб Лейзер, живы.
– Нет, нет… На их похоронах было столько народу, сколько на других никогда не будет. Со всей Литвы – да что там Литвы! – со всей Польши и даже Германии пришли женихи и невесты, тещи и тести, свекры и свекрови, сваты и сватьи, твоя бабушка и дедушка тоже были. Я ведь и на их свадьбе играл. Раввины произносили по моим пальцам поминальную молитву, и слезы текли у них из праведных глаз. Я, наверно, кажусь тебе сумасшедшим? – просипел Лейзер, и я отвел в сторону взгляд, потому что мог себя и впрямь выдать. – Я не могу научить тебя играть. Ты сам научишься. Меня тоже никто не учил. Я взял однажды скрипку, приставил ее к плечу и заиграл. Может, Господь Бог смилостивится, и ты станешь таким, как тот слепец, и все евреи будут наперебой приглашать тебя на свои веселья, и даже цари вместе с женами…
Я уже почти не сомневался, что свадебный музыкант Лейзер то ли от старости, то ли от одиночества повредился в рассудке. Шутка сказать – прожить всю жизнь бобылем, без жены, без детей, и даже кошки.
– Я могу тебя научить только тому, чего музыкант не должен делать, – продолжал Лейзер.
– А чего он не должен делать?
– Во-первых, не должен завидовать другому. Разве деревья завидуют друг другу? Каждое растет