Свечи на ветру. Григорий Канович
быстро. Особенно легко мне дались телеги. Я сорвал несколько листьев, устлал ими дно возов и поставил их сушить на солнце. Оно припекало все сильнее, и вскоре бабушка, гусь и базар высохли.
– Даниил! – послышался голос Иосифа. – Где ты запропастился? Даниил!
Я не отзывался.
Завтра, думал я, попробую вылепить деда. Пусть и он стоит на надгробном камне. Они как-никак с бабушкой прожили без малого пятьдесят лет. И кошку бы не забыть, ее любимицу и собеседницу? А если хватит на надгробии места, кое-кого можно привести и в гости. Например, моего первого учителя господина Арона Дамского. Погостит денек и вернется на свою могилу. Перенести глиняного парикмахера – сущий пустяк. Только бы Рохэ договорилась с Иосифом насчет места.
– Завтракать пора, – подошел к могиле Иосиф. – Картошка стынет.
– Пусть стынет, – сказал я.
Мой опекун оглядел бабушкину могилу, насупился и прохрипел:
– На надгробия гадишь?
– Я не гажу. Разве вы не видите?
– Что?
– Это бабушка.
– Ишь ты, – посветлел могильщик. – Похожа! Особенно нос.
– А это гусь.
– Ишь ты… – Иосиф вперил взгляд в фигурку. – А почему он такой?
– Какой?
– Желтый. Гуси бывают белые или серые.
– А он ощипанный, – сказал я.
– Ощипанный? И впрямь ощипанный, – обрадовался Иосиф. – Ай да Даниил! Ай да хват! Может, ты и меня изобразить можешь?
– Вы не мертвый.
– А ты что, только мертвых лепишь?
– Живых лепить неинтересно.
– Почему?
– Живые обижаются.
– Чудной ты, Даниил. – Могильщик снова покосился на надгробие и сказал: – Картошка стынет.
Мы сидели с Иосифом за столом и, обжигаясь, ели рассыпчатую картошку, макая ее в густой селедочный рассол! За окном неистово каркали вороны, и от их карканья подрагивали стекла. А может, ветер раскачивал ставню… Если бы не вороны, на кладбище еще можно было бы жить.
Я вспомнил рассказ свадебного музыканта Лейзера. Вот бы научиться играть так, чтобы они сгорали в воздухе и пепел их носился над шатрами.
– Ты знаешь, Даниил, – неожиданно сказал Иосиф, – у меня есть деньги. Слышишь?
– Слышу.
– Когда-то я хотел купить себе ногу.
– Почему же вы ее не купили?
– То была особенная нога. Из кожи и железа. Только ехать надо было за ней аж в Америку. Может быть, я бы и махнул туда, да жаль было расставаться.
– С кем?
– С кладбищем… – Иосиф обмакнул в селедочный рассол картофелину, надкусил ее и продолжал: – Может, отвести тебя в город?
– К отцу?
– Город – не местечко. Каких там только мастеров нет! Подучишься, вернешься обратно и будешь на католическом кладбище ангелов лепить. За ангелов, малыш, недурно платят.
Он глянул на меня в упор, ожидая ответа, а я сконфуженно опустил голову, вперил взгляд в тарелку, и в рассоле тускло и искаженно отразилось мое лицо, колыхнулось и исчезло. От