Свечи на ветру. Григорий Канович
вижу, ты мне не веришь. Где это слыхано, чтобы скрипка сбежала! Ведь она не кошка, не собака, не жена.
– Не собака, – повторил я.
– Однажды она уже пыталась улепетнуть, но я был начеку и поймал ее. Вон там, за порогом… Было тихо, светила луна. Где-то стонал кларнет, ухал барабан. Она услышала и пустилась из хаты. С тех пор я ее и запираю. Но когда-нибудь моя скрипка все равно меня перехитрит. Перехитришь меня, голубушка? – обратился Лейзер к скрипке. – Не отвечает. Видно, тебя стесняется. Не стесняйся, голубушка. Этот сорванец хочет стать свадебным музыкантом. Скажи ему всю правду, без утайки.
Лейзер пробормотал еще что-то, но я уже не слышал. От его бессвязного бормотания я вдруг весь облился потом. Он струился у меня по лбу, стекал на брови, на веки, а щеки пылали как раскаленный утюг, и мне хотелось окунуть голову в студеную воду и держать ее в ведре до тех пор, пока голова не остынет.
Я, наверно, так и поступил бы, если бы в избу не ввалился мой опекун могильщик Иосиф.
– Я все местечко облазил, – сказал Иосиф. – А ты, оказывается, вон где…
– Тебя никто не звал, – осадил его Лейзер. – Ступай отсюда, ворон.
– Шутник ты, Лейзер, шутник… Музыканты все шутники, – объяснил он мне и добавил: – Пошли, Даниил!
– Иди, иди, – сказал Лейзер. – Он тебя научит мертвых зарывать. На кой черт тебе смычок, если на свете есть лопата?
– Я не буду могильщиком, – сказал я. – Вы меня не заставите.
– Прощай, Лейзер, – пробасил могильщик. – И больше не своди ребенка с пути истинного.
– С пути истинного? – усмехнулся свадебный музыкант. – Есть проселки, большаки, шоссе, а пути истинного нет. Нет и не будет. И не должно быть, ибо путь истинный самый короткий и никуда он, ворон, не ведет.
Он опустился на табурет и снова принялся хрустеть черствой краюхой хлеба.
– У Лейзера не все дома, – сказал во дворе Иосиф и покрутил пальцем у виска. – Его отец, царствие ему небесное, тоже был полоумный. В моряки пошел, на пароход нанялся. Нормальному еврею на море нечего делать.
– А на земле?
– Что на земле? – не сообразил Иосиф.
– Что ему делать на земле?
– Детей и деньги, – улыбнулся Иосиф.
– А если человек не хочет ни детей, ни денег, что тогда ему делать?
На Пасху скончался мой первый учитель господин Арон Дамский. Как я и думал, протянул он после паралича недолго. Закрылись его хитрые глаза, успокоились неугомонные руки, а бесчисленные носовые платки сухопарая Рохэ смочила своими слезами.
На второй день Пасхи ни свет ни заря на кладбище прибежал старший подмастерье Лейбеле Паровозник, постучался в ставню, разбудил Иосифа и, глядя на его заспанное, примятое снами лицо, сказал: – Хозяйка прислала задаток. – Он вытащил из кармана две серебряные монеты, протянул их моему опекуну и добавил: – Рохэ просила выбрать для него место.
– У меня все места хороши. – Иосиф спрятал за пазуху монеты и поплелся из хаты на кладбище. – Положим его рядом с Исааком Файнблюмом.
– Только не с Файнблюмом, – запротестовал