Грань искупления. Анастасия Стер
ножа начинаю проводить короткие ровные линии по своим запястьям и кистям. Я вижу, как кровь крупными каплями начинает проявляться сквозь порезанную кожу, что еще больше подстегивает желание искалечить себя. Я орудую ножом, словно художник кистью, – легкие и броские взмахи руки, которые оставляют следы на воображаемом мольберте. В голове сразу же всплывает образ Зиары. То, как она увлеченно рисовала, сидя на моих коленях. Я любил отвлекать ее своими прикосновениями и поцелуями, но она всегда упорно продолжала творить. Ни одна живая душа не могла отвлечь Зиару от искусства.
Я обожал ее картины, в которых чувствовалась жизнь. В них всегда кипели эмоции и ощущалось дыхание, которые я пропускал через себя. От образа ее чистого и светлого лица меня начинает тошнить. Я хочу перерезать себе вены, лишь бы выгнать ее очертания из своего тела и разума. И я начинаю тыкать по самому краю запястья, но, словно из пустоты, появляется рука Серхио, которая грубо вырывает у меня нож.
– Хватит, мать твою! – орет он, пытаясь вырулить. Из-за того, что Серхио перегибался через сидения, машину немного занесло в сторону, поэтому я навалился спиной на Доминика. – Ты уже достаточно искалечил себя.
– Я еще не закончил, – кричу, как раненый зверь, пытаясь отобрать нож у Серхио. Дом хватает меня за руку и вталкивает обратно на сиденье, врезаясь кулаком в нос.
Пульсирующая боль и тихий хруст отрезвляют. С носа начинает капать кровь, которую я тут же слизываю с верхней губы. Я тяжело дышу, пока Дом отталкивает меня в сторону. Машина погружается в оглушительную тишину, которая сквозит тревогой, стрессом и сопротивлением. Я достаю влажные салфетки из бардачка, и громко выдыхаю весь воздух из легких.
– В себя приди, идиот. Хочешь убиться, выходи на хрен из машины, и прыгай под колеса на трассе, – выплевывает Доминик, хватая меня за шею сзади.
Отталкиваю его, вытирая кровь из носа салфеткой. Всю спину жжет так, будто это раскаленная сковорода. Пальцы на ногах поджимаются, а во рту скапливается слюна из-за невыносимой боли, которую я начал чувствовать только сейчас. Левая рука немеет, а кровь уже впиталась в плотную ткань черной толстовки.
Я опускаю голову вниз, зажмуривая глаза, сквозь ресницы которых чувствуется влага. В ушах отдаленно звучит крик того ублюдка, которого я убил. У всех жертв есть одна особенность: когда они понимают, что надежды на спасение нет, то их взгляд меняется. В глазах появляется смирение, приправленное мольбой. Только эта самая мольба направлена не на пощаду, а на то, чтобы я закончил быстро. Они все, как один, просят отобрать их жизни без мучений. Я никогда не проникаюсь этим, продолжая кромсать их тела и свою душу. И может показаться, что я обожаю убивать, но нет. Я ненавижу это. Я терпеть не могу ту власть, которая оказывается в моих руках. Но в момент убийства я ловлю какой-то приступ невыносимой тяги к чужим страданиям. Мне нравится искать самые больные точки, прощупывать те части тела, которые особенно приятно резать. Еще ни разу я не останавливался. И никогда не остановлюсь. А