Вихорево гнездо. Женя Каптур
кричали они. Но никто никогда не слушает. Самоуверенные, отчаянные глупцы. А ведь их не раз предупреждали: не гуляй на болотах, не слушай щебет одинокой камышницы, не вдыхай одурманивающий запах багульника, не следуй за мерцанием блуждающих огней. Раз ты уже плутал. Еле ноги целым воротили домой! Но нет, куда там!
Баггейн уж намаялась круги по топи нарезать, отсчитывая чужое везение, когда позади раздался долгожданный «бултых». Фейри выпрямилась в человечьей личине и осторожно ступила к краю кочки. Охотник тонул быстро. Немудрено, здоровенный детина с обвесом! Видать, знатно его припекло, коль рванулся очертя голову, сквозь болото, не смекнув оставить лишний груз. Ну, долго мучиться не будет.
– Ох, заманал ты меня, вытсыпа54. Весь зад в мыле!
Смерила Юшка мужика взглядом оценивающим, взглядом едва таящегося живодера. Точно примерялась, с какого места начать кожу срезать, как некогда Охотник примерялся к ней. Не людской то был взгляд – звериный. И поделом, что на двух ногах стоит и человечье слово молвит. Да и что труднее: найти человека в звере или выгнать зверя из человека?
Услыхав брань Охотника, баггейн широко оскалилась, обнажая набор крепких зубов, с едва заметными клыками. Ой, как шел ей тот оскал! Оскал, кой подчеркивал всю сущность чудовищную. Оскал, кой обнажал наспех запрятанные бездны злобы, низости и уродства всякого. Один раз глянешь на эдакую вот улыбочку, и слова никакие не потребуются более. Все вмиг ясно станет.
– Ружье-то брось! Жалко вещицу хорошую. Ствол денег стоит, а твоя жизнь – дармовая.
Пролетела двустволка над левым плечом оборотня. Разразилась Юшка хохотом.
– Тварь, на свете том счеты сведу, погань! Гала!
– О, сильно сомневаюсь, шипс55! У нас с тобой разные на тот свет дорожки. Ну, мавки в помощь! – козырнула фейри. – Давненько они плоть свежую не обгладывали.
Едва баггейн слово молвить успела, как разошлась рябь по воде, и почуял мужик, как нечто ухватило его за край куртки и вниз тянуть начало. Оглянулся Охотник, и язык со страху чуть не проглотил – бледная, точь-в-точь лягушачье брюхо, рука с гниющей плотью и перепонками промеж пальцев хваткой стальной впилась в него, силясь утащить на дно. А из-под толщи мутной болотной воды глаза желтые горели, да зубы острые щелкали, пуская пузыри. Завопил Охотник, заметался со страху, рванул к берегу, что было мочи, да уж поздно! Топь держит крепко. Она никогда не отпускает данное ей.
А Юшка стоит, глядит и смеется, смеется, смеется. И трескается кора на деревьях от смеха сего нечеловечьего.
Кричит Охотник с лицом, перекошенным от ярости и страха:
– Скотина!
– Зато бодро скачущая! А ты отныне стал скотиной дохлой, – глумливо отбила оборотень. – По зубам себе нужно добычу выбирать, охотничек. А то, что от тебя останется? Правильно, рожки да ножки! Бывай.
Стих последний крик. Сыто булькнула трясина, новую жертву принимая. Не успела оборотень выдохнуть, как плеск нежданный вынудил ее
Брань.
Брань.