Чистый четверг. Тамара Ломбина
хлопцами.
Глянула назад… Ох, проклятый, ох, любимый, до чего же хорош, боль моя глазастая! А место открытое, ровное, девки смеются, хлопцы свищут, а он меня догнать никак не может.
Тут меня бес-то в ребро и шпиганул:
– Хорошо, уступлю, только ты меня поцелуешь, когда вернемся. При Ксюшке.
– Черт с тобой! – полыхнул он глазищами.
Огонек разгорячился, пуще моего первенства не хочет уступать, но я его придержала. На последних метрах обошел меня Мартын, сорвал ленту и промчался мимо, в глаза мне не посмел глянуть. Я было спрыгнула с Огонька, но захотелось мне посмотреть, как он будет перед Ксюшкой моим снисхождением похваляться. Быстрее птицы прилетела я ему вослед.
Он-то, боль моя глазастая, ленту в костер бросил, не отдал Ксютке. Ко мне повернулся и говорит, глядя прямо в глаза:
– Ну, зелье, тебя сейчас целовать или до вечера оставить? А уж что было у меня, то было: лицом была разгарчива, волосы золотой ржи, коса до пят, иной раз голова болела от тяжести. Соскочила я с Огонька, косынку сняла, чтобы косу собрать, а волосы возьми да и рассыпься. Я их, Танюша, ромашкой ополаскивала. Знала, вражья девка, что они от этого еще больше золотыми кажутся.
Чувствую, глазам слез не удержать, а характер, как батя говорил, на огне замешан:
– Давай, – говорю, – целуй.
Он-то думал меня в отместку смутить, а я своим единственным богатством тряхнула, губу закусила, слезы в себя впила… Земля дрогнула, и полетела я, как на каруселях. Помню только, что руки протянула и положила ему на плечи, а он, нечистая сила, и берет меня за плечи…
Очнулась я у пруда, на голове косынка мокрая, надо мной заноза моя сердечная. Смотрит, вроде даже с испугом и лаской. Я, как вспомнила свой позор, вскочила да бежать. А он:
– Стой, Мартын долгов никогда не имел.
Схватил меня за руку… Знаешь, вот, ей-богу, мы с ним, наверное, часа два целовались.
– Откуда ты такая золотая взялась? – все гладил он мои волосы. А я ровно опьянела. Вся в его власти была. Но не обидел он меня…
А через месяц, как раз дело к осени, и сватов прислал. По теперешним временам у меня много детей. А не война, я бы ему каждый год рожала. Колхоз бы нарожала. А ты говоришь – несчастливая. Помню, перед сном кого молила, не знаю: бога ли, случай ли, судьбу или саму войну:
– Не убей, не убей, руки возьми, ноги, хоть без глаз, но верни мне его…
И ведь повезло же. Всем похоронки, а мне извещение, что пропал без вести. Значит, есть надежда, что живой.
– Теть Марусь, почему он опять уехал? Тогда, когда его Иван нашел. Ты так никому ничего и не сказала, а бабы не смели тебя спросить.
– Да, девонька… Я чуть с ума не спрыгнула, как пришел Иван и говорит: «Садись, мать, мне тебе надо сказать что-то…».
«Что с ним? Где он? Без ног? Слепой?».
Удивился Ванюшка, как это я догадалась, что речь идет об отце. А чего уж удивляться… Сколько вон лет после войны прошло, у меня трижды на дню, как Татьянка-письмоноска шла, так сердце и захолонет.
Ой, бабоньки, ой, голубоньки, и министр