Чистый четверг. Тамара Ломбина
доверилась ему. Любила ли она своего молодого мужа? Стефания почему-то с первой минуты стала понимать все, что он чувствует, все, о чем думает. Да, ей нравилось, что он так мучительно любит ее. Она ловила иногда такие страстные взгляды на себе, что где-то в ее девичьем сердце и еще спящем теле просыпалась смутная музыка женщины. Но он никогда не давал прорваться этой страстности, всегда был ровным и сдержано нежным с ней. Она не знала, любила ли мужа, но каждый раз со сладостным чувством гордости открывала для себя новую беременность и не тяготилась ею. Естественно и легко вынашивала и рожала детей, а перед родами всегда боялась не за себя, а за него, потому что он становился таким потерянным, что ей хотелось подойти и приласкать, погладить, успокоить его, но она не могла переступить через свою природную сдержанность, от мамы унаследованную невозможность проявления чувств.
В первый раз она испугалась, когда пришло время родить, а рядом никого не было, но потом и не хотела, чтобы кто-то мешал ее главному делу. Она сама. Ей так хотелось, чтобы ее мальчики были похожи на Степана, но все ее дети были похожи на нее. Правда, ей порою казалось: что-то едва уловимое было в них от отца. Пожалуй, надежность и детская вера всякому человеку. Природа, словно зная уязвимость своего дитя, наградила Степана угрюмой внешностью, чтобы хоть чуть-чуть защитить.
А разве можно забыть их дорогу в ссылку? Как она боялась, что он не вынесет, что он умрет. Стефания боялась проронить слезу над ушедшими детьми: он бы не вынес ее слез. Знала точно, что если бы заплакала, он бы умер. Она не могла позволить себе такую женскую слабость.
Как важно ей было видеть каждый день себя в его глазах. Лучшего зеркала нельзя было и вообразить. Как хороша она была в нем, не замутняющемся от времени. И знала – зеркало не врет: она и есть та прекрасная юная панна, от красоты которой он едва не потерял сознание.
Уже перед смертью она сказала ему главные слова, которые так хотелось ей сказать давно, когда дети разъехались и они остались одни. О том, как ей повезло, что именно он был ее первым и единственным мужчиной. Что именно с ним до последней минуты она была женщиной.
Да, она была счастливой. Да, они были счастливыми… Спасибо тебе, Господи…
Тына-тына у Мартына
Рассказ
«Ты ж моя, ты ж моя,
Бабина, бабина», —
несется из окна тети Маруси вместо привычного стрекотания машинки. Мы считаем ее старушкой, а ей всего сорок семь…
– Ну, невдалуха, – переговариваются бабы, не столько осуждая, сколько жалея Мартыненчиху, – надо же притащить эту калечку малую.
Да и вправду сказать, жизнь выплеснула на бедовую голову Мартыненчихи все несчастья: своих пятерых одна подняла, в войну по всем ночам не спала – шила. И сейчас никто не верил, что начинающие сохнуть, страшные для ребенка, лишенные привычной детской округлости, совсем-совсем безжизненные ножки побегут, что вырастет внучка и станет роковой красавицей нашей улицы.
А пока из распахнутого окна слышится злое гудение голоса Шурки-непутевого,