Комедии. Перевод Юрия Лифшица. Вильям Шекспир
это. Я нахватался учтивых речей от моего престарелого и набожного дядюшки, а он – от женщин, которых любил в молодости, когда жил в столице. Слава Богу, я не женщина, а то он мне прочел столько лекций на тему о вреде любви, что, будь я женщиной, мне было бы не по себе от чудовищных обвинений, предъявляемых им всему женскому сословию.
ОРЛАНДО. А не говорил ли он вам, который из женских грехов наихудший?
РОЗАЛИНДА. Среди них трудно было выделить наихудший. Они были похожи друг на друга, как полупенсовые монетки. Не успевал я прийти в ужас от одного греха, как приходилось ужасаться другому.
ОРЛАНДО. Не могли бы вы назвать хотя бы один из них?
РОЗАЛИНДА. Нет, вам мой бальзам ни к чему. Другое дело, если бы вы оказались тем тяжелобольным, который калечит молодые деревья. Этот малый настолько боготворит свою Розалинду, что вырезает ее имя на коре, увешивает ветки боярышника одами, а ветки терновника – элегиями. Этому горе-вздыхателю я бы помог: у него, насколько я могу судить, рецидив любовного помешательства.
ОРЛАНДО. Помогите мне, прошу вас. Ведь именно меня трясет эта падучая любви.
РОЗАЛИНДА. Я вам не верю. У вас нет ни одного симптома болезни, о которой я знаю со слов дяди. Он научил меня ставить диагноз влюбленным, а вы, убежден, не являетесь постояльцем этого сумасшедшего дома.
ОРЛАНДО. А может, вы осмотрите меня как следует?
РОЗАЛИНДА. Попробую. Итак, симптом первый: впалые щеки – этого у вас нет; симптом второй: мешки под глазами – у вас таковых не наблюдается; подавленное настроение – не имеется; спутанная борода – тоже, хотя это простительно, поскольку с этого имения прибыль у вас такая, какая полагается младшему брату. Но где же неподпоясанные штаны, помятая шляпа, расстегнутые манжеты, расшнурованные башмаки, – то есть где ваша неопрятность, присущая лицам, зараженным любовной проказой? Всего этого у вас нет. Более того, ваш наряд весьма тщателен, и я скорей допущу, что вы влюблены в себя и пользуетесь взаимностью, нежели страдаете безответной любовью к кому-нибудь другому.
ОРЛАНДО. Страдаю, милый юноша, еще как страдаю! Жаль, что это выглядит так бездоказательно в ваших глазах.
РОЗАЛИНДА. В моих глазах?! Попались бы вы на глаза своей возлюбленной с такими доказательствами! Впрочем, она, скорей всего, поверила бы в вашу любовь, хотя вряд ли призналась бы в этом даже себе самой. Женщинам очень приятно обманывать себя на этот счет. Но если не шутя, неужели это вы уродуете деревья стихами, посвященными Розалинде?
ОРЛАНДО. Увы, юноша. Клянусь нежной ручкой Розалинды, это несчастный – перед вами!
РОЗАЛИНДА. Неужели эти стихи выражают всю силу вашей любви?
ОРЛАНДО. Ни стихи, ни разум человеческий не в могут выразить то, что невыразимо.
РОЗАЛИНДА. Но ведь влюбленный – это сумасшедший, и его, как всякого безумца, следует подвергнуть бичеванию и засадить под замок. И если этих идиотов не лечат таким образом, то лишь потому, что любовное безумие сродни эпидемии: оно свирепствует и среди тех, кому следовало бы стать врачами.