Мутные слезы тафгаев. Петр Альшевский
разочарованы.
– Но я, – вспыхнул Михаил Боценко, – разочарован не в любовнице, не в патриархе и не в правительстве: не в поступи окружающего мира. Я, братишка, в себе разочарован.
– Это последняя стадия, – вздохнул Седов.
– Неоперабельная.
– А жизнь, – сказал Седов, – входит и выходит. В тебя. Но в других не меньше – входит и выходит, входит и выходит, точнее сравнения не подберешь. Входит и выходит.
– Как бы имеет.
– Верно, Миша. Жизнь нас имеет.
Под ногами скверно, мокро – чтобы не заляпать штаны, их пора подтягивать, и на ум приходит малоизвестная притча о царьградском строителе мостов Драплоблюде Спадниче – он взирал на солнце, терял зрение, ослеп, но после этого он стал смотреть на солнце через лупу.
Спаднич выжег себе глаза.
Седов не знает, в чем моральное значение этой притчи.
Боно о ком-то поет: «You ‘ re not only one starring at the sun».
Бородавки тоже бывают злокачественными.
В череде придуманных Седовым притч эта одна из самых удачных. Седов сподобился… сподобится ли Боно перечислить все четыре волшебных сокровища Ирландии: камень судьбы, копье победы, котел изобилия, меч света?
Точит ли фигуристов мысль о недалеком конце всего сущего? простит ли цыганская гадалка взорвавшуюся в ее руках колоду карт? Седов бы простил.
– Я, – сказал он, – нередко выхватываю из снов интересные образы. Как пить дать… Или образы, или несколько поэтических строк, но я их постоянно забываю – выхватил, а записать нечего. У меня плохая память…. я думал, что у меня плохая память, но затем я понял: не в ней моя проблема, я же ничего не выхватил – думал, что выхватил и забываю, а на самом деле ни образов, ни строк – одни проблемы. Не с памятью.
– И то хорошо, – улыбнулся Боценко.
– Я бы так однозначно не говорил, – нахмурился Седов.
– А я скажу. Насчет милейшей женщины, ее памяти и моей памяти о ней. Как-то вечером я увидел у себя во дворе неспокойно метавшуюся даму – она была в домашнем халате и бормотала себе под нос имя какого-то Павлика. Погода тогда стояла теплая, но выходить из дома в халате, по моему субъективному мнению, все же довольно странно. Два дня спустя я увидел ее снова – она подошла к сидящей у подъезда молодежи и спросила у них: «Не знаете, где мой Павлик? А то я уже начинаю волноваться – я жду его к ужину, разогреваю котлеты с рожками, но его все нет и нет. Не знаете, где он?». Я не расслышал, что они ей ответили, но сразу же догадался – она сумасшедшая: ее сын, вероятно, погиб, вот она и помешалась. Не стал бы человек в здравом уме по улице в халате ходить. Ни за что бы не взялся. И знаешь, чего мне захотелось?
– Ну? – спросил Седов.
– Ее, – плотоядно процедил Боценко.
– Как женщину?! Никак по-иному?
– Ага!
– Что тут возразишь… Еще вопрос, кто из вас более больной.
Как же, не без этого, припоминается – была ты