Мутные слезы тафгаев. Петр Альшевский
смогли предположить у меня этот гингивит? У меня его, разумеется, нет, но меня сейчас больше занимает откуда вы взяли строительный материал для ваших соображений? – Редин слегка приподнял глаза от ботинок. – Здесь же темно.
– Темно, – согласился водитель.
– Я вам об этом и…
– На Пролетарский сворачивать? – спросил водитель.
– Сворачивать.
– Ясно…
– Стрелки дождитесь, – проворчал Редин.
Бездомная рвань танцует сальсу – неверная эмиссия звука, горькие слезы подруги бессильного коммуниста, закрытый кабак «Путь. Не Дао»; Редин знает, какая нота будет следующей. В его холодильнике своя «Гжелка» и рыба Станислава Зинявина; войдя в квартиру, Редин, не переодеваясь, сел на велотренажер – на нем далеко не уедешь, даже загнув ему руль, как у гоночного велосипеда: что мне делать с этой рыбой? с Зинявиным я вряд ли поступил идеально, но и не совсем плохо: если возмездие все же последует и я этой рыбой малопримечательно отравлюсь, то скорее всего, не насмерть. Но мне бы не хотелось и небольшого отравления – засунув рыбу в полиэтиленовый пакет, Редин понес ее на улицу к помойному баку.
Он настороженно петлял между непьющих дам, размышлял о том, не находится ли окружение Господа в состоянии грогги, и увидел машину Станислава Зинявина. С заглушенным двигателем и лысой резиной – Стас уже снаружи.
Один. Ему не достаточно того, что он один.
– Я, – сказал Станислав, – приехал к тебе мириться. Как-нибудь потом выясним, кто из нас показал себя не с лучшей стороны. Кто из нас, кто – ты, Редин, ты, но ладно, об этом потом. Сегодня мы поговорим о «Христианской науке»: об ее отрицании всех медицинских методов лечения и борьбе с любыми недугами, от гонореи до рака легких, основываясь на глубинных силах самой распространенной религии – мы начнем обмениваться мнениями еще когда я буду жарить свою рыбу, а потом мы разольем водки и наше общение выйдет на новую…
– Нет больше твоей рыбы, – с досадой перебил его Редин. – Увы мне, увы. Не злись, Стас, так уж сложилось.
– Что сложилось? – недоуменно спросил Зинявин. – Ничего себе… А где она? Моя рыбка?
– Я не думал, что ты приедешь. Честно не думал. – Редин смущенно замялся. – Я думал об окружении Господа, о подтвердившейся гипотезе существования нейтрино…
– Где моя рыба?! – уже довольно нервно возопил Зинявин.
– Я ее не выбросил, – уверил его Редин.
– Хоть на этом спасибо…
– Но, можно сказать, и выбросил. Вполне можно сказать. Я ведь оставил ее у помойного бака, но мне…
– Я ее и ловил, и вез, – заорал Зинявин, – а ты оставил ее у помойного бака?! И пятьдесят баксов не отдаешь, и рыбу выбросил?!
– Послушай, Стасик…
– Да будь ты проклят, сволочь!
Редина со Станиславом Зинявиным люди истинных достоинств, и у них есть немало общего: уважительное отношение к Бертрану Блие и настоящим московским бубликам, презрительное к апологетам достоверности