Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов. Коллектив авторов
когда учитывается его «место в совокупности культурного целого».[489] Для окружения Дессуара было «ясно»: в конечном счете «все произведения искусства стремятся быть чем-то большим, нежели просто вместилищами для эстетических раздражителей»,[490] что легко обнаруживается, например, «в совокупном тенденциозном искусстве, портретах, памятниках, религиозных картинах и статуях и т. п.»[491] – т. е. во всех предметах, связанных с внеэстетическими функциями. Утиц называет здесь в первую очередь эротическую, интеллектуальную, этическую и религиозную функции искусства,[492] Дессуар – духовную, общественную и нравственную.[493] Вот почему, в частности, по мнению представителей ОИ, критерий «незаинтересованности», который Кант справедливо связал с эстетическим опытом, не подходит для искусства, а точнее, подходит лишь в ограниченной степени.
Любое подлинное произведение искусства слагается исключительно в соответствии с мотивами и воздействиями, оно возникает не просто из любви к эстетической игре и стремится не только к эстетическому удовольствию, а еще меньше – к чистой красоте, явленной в произведении. Потребности и силы, в которых искусство имеет свое бытие, вовсе не исчерпываются спокойным наслаждением, которое традиционно характеризует эстетическое впечатление, а также эстетический объект. В действительности искусства в духовной и общественной жизни имеют функцию, благодаря которой они связаны со всей сферой наших знаний и желаний.[494]
И, наконец, «красота, которой наслаждаются в жизни, и красота, которой наслаждаются в искусстве, – не одно и то же»,[495] поскольку красота какой-нибудь природной вещи или машины, как выяснено, прежде всего Утицем, «вообще не имеет никакого отношения к изображению». Вместо этого вне сферы искусства существует «простая действительность, которой можно наслаждаться эстетически, но не исходя из формообразования».[496] В соответствии с таким подходом Утиц резюмирует отношение эстетики и ОИ следующим образом:
При желании понять эстетику и ОИ в их взаимоотношениях лучше всего, возможно, сделать это, прояснив различия метафизики и общего религиоведения. Метафизика как наука, разумеется, не исчерпывает сущность религии, хотя всякая религия метафизична…Имеет смысл исследовать, какое метафизическое содержание кроется в религии; какую значимость вообще она признает за метафизическим, какие принципиальные возможности раскрываются здесь и т. д. Но доступ ко всем этим исследованиям будет перекрыт, если религию просто подверстать к метафизике. То же самое относится к отношению ОИ и эстетики. Так что, вопреки или благодаря философски-систематическому обоснованию ОИ, мы надеемся добиться жизненности, достичь которую чистой эстетике никогда не удавалось. Ибо сейчас мы подходим к искусству не с внехудожественными понятиями, но наблюдаем за ним, исходя из конститутивных условий его бытия вплоть до тончайших
Ibid. Bd. 1. S. 303 f.
См. прежде всего:
См. особенно:
Ibid. 1 Aufl. S. 3 / 2 Aufl. S. 1.